Приложения

Хаджи-Мурат в изображении Л. Н. Толстого

Из всех кавказских впечатлений Толстого самыми сильными, не покидавшими его до самых последних дней, были впечатления о Хаджи-Мурате.

Это ясно прослеживается из записей и процесса его работы над одноименным произведением. Первые упо минания Толстого о Хаджи-Мурате встречаются в его статье "Яснополянская школа за ноябрь и декабрь" (1861 г.), где упоминается эта легендарная личность; из этой статьи видно, что еще до появления статьи Толстой поделился со школьниками сведениями о Хаджи-Мурате. Но только в дневнике от 19 июля 1896 года отчетливо вырисовывается у него этот образ, и вскоре он приступает к написанию повести о нем и вплоть до 1904 года не оставляет эту работу, считая ее все еще незаконченной.

Лев Николаевич Толстой ехал на Кавказ в надежде застать войну в полном разгаре. Вместо этого он застал затишье. Только изредка совершались набеги с целью истребить у неприятеля запас фуража.

Это затишье, однако, скоро нарушил Хаджи-Мурат своим отважным набегом на Буйнак, где он убил брата шамхала Тарковского - ротмистра Шах-Вали, взял в плен его семью и ушел в Кайтах, пройдя за одни сутки около 150 верст.

По дерзости набег этот превосходил все, до того им совершенное, и тогда же для преследования Хаджи-Мурата были выдвинуты войска всего Прикаспийского отряда.

Толстой, с присущей ему любознательностью энергично принялся за изучение края и событий, происходивших на Кавказе. Большую помощь в этом отношении могли оказать ему его товарищи по батарее - участники кавказских войн, а по переезде в Старый Юрт - Садо, Бата и другие чеченцы, ставшие его кунаками. Тогда же он принялся за изучение кумыкского языка и по прошествии короткого времени мог объясняться на нем.

Наслышавшись так много интересного, Толстой не мог не проникнуться уважением к воинской доблести Хаджи-Мурата, имя которого стало популярным особенно после таких его предприятий, как похищение ханши Нох-Бике из Дженгутая (1846 г.) на виду у целого батальона войск, или безумно отважного его налета на г, Темир-хан-Шуру (1849 г.), где расположены были главные силы царских войск во главе с начальником Прикаспийского отряда.

Скоро случай свел Толстого с Хаджи-Муратом. Переход его на сторону русских (ноябрь 1851 г.) был совершен в районе расположения части, где вскоре пришлось служить Толстому (близ укрепления Воздвижен-ское). Наконец, пребывание Толстого в Тбилиси (с ноя бря 1851 г. по 10 января 1852 г.) совпало как раз с пребыванием там же Хаджи-Мурата, и тут он стал невольным свидетелем отношения тбилисской публики к Хаджи-Мурату, устроившей из его появления здесь событие огромной важности (Хаджи-Мурат присутствовал в театре на итальянской опере).

Хаджи-Мурат

В основу своей повести Толстой положил события, свидетелем которых он был или слышал от очевидцев.

"Когда я пишу историческое, я люблю быть до мельчайших подробностей верным действительности",- писал Толстой 25 декабря 1902 года И. И. Курганову, прося его сообщить некоторые сведения о Хаджи-Мурате.

Эта правдивость в изложении Толстого действительно изумительна. Все события у него представлены в последовательности, историческая точность соблюдается всюду. Он позволяет себе отклониться от действительности лишь в деталях; так, например, аул Махкет, где, по произведению, Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом, - не существовал; из казаков, сопровождавших Хаджи-Мурата в последнюю поездку, достоверна фамилия Назарова.

Не удовлетворяясь сведениями из печатных материалов о Хаджи-Мурате, которые он имел почти все у себя (из писем к С. Шульгину), Толстой обращается за подробностями в Тбилиси к своему знакомому Илье На-кашидзе и начальнику Военно-исторического отдела генералу Потто, знатоку кавказских войн. Последний, снабдив его важнейшими сведениями, поручает подобрать остальное своему сослуживцу С. Эсадзе, который периодически снабжал Толстого нужным материалом^*. Помимо них, Толстой интересуется также личностью Николая I. Он обращается к историку "великому князю" Николаю Михайловичу - автору книг об Александре I, Строганове и других. "Теперь я занят окончанием давно начатого и все разрастающегося эпизода из Кавказской истории 1851 - 1852 гг. Не можете ли вы помочь мне, указав, где я мог бы найти переписку Николая I с Чернышевым и Воронцовым за эти годы, также как и надписи Николая на докладах и донесениях, касающихся Кавказа этих годов" (письмо от 20 августа 1902 года).

^* (С. С. Эсадзе переслал Толстому обстоятельную записку М. Т Лорис-Меликова "Из рассказов и показаний Хаджи-Мурата", которая частично приведена в повести.)

Видно, не получив удовлетворительных сведений от "сиятельного" историка, Толстой по рекомендации И. Накашидзе спустя некоторое время обращается с тем же запросом к местному преподавателю истории С. Н. Шульгину. На этот раз его интересуют распоряжения Николая I вообще о способе ведения войны во время наместничества Воронцова.

"Сколько я знаю, - писал Толстой, - Николай сна чала в 45-м году требовал решительных действий, а потом, противореча сам себе и не замечая этого, требовал медленного воздействия на горцев вырубкой лесов и набегами. Интересно бы найти указания на это..." (письмо от 21 февраля 1903 г.).

Эту особенность ведения войны на Кавказе Толстой заметил верно и точно передал ее в своей повести.

Великий писатель не только точен в передаче главных событий. При изображении Хаджи-Мурата от его наблюдательности не ускользают такие штрихи, как его прихрамывание, его одежда, масть лошади, на которой выехал в последний раз Хаджи-Мурат, расположение комнат в квартире уездного начальника в Нухе и другие мелочи, выдержанные с присущей ему необыкновенной точностью.

Оставаясь в полном смысле художником, свободно владеющим своей кистью, в своем стремлении выдержать до конца историческую правду в повести, Толстой касается и прошлого Кавказа. В главе IX, описывая обед у наместника, он упоминает и о Даргинской экспедиции, в летописях Кавказской войны названной "сухарной". Тогда отряд Воронцова понес большие потери, едва спасся от преследовавшего его Шамиля. Тут, кроме того, скрытое обсуждение военных действий царизма на Кавказе.

Дав в своей повести вполне законченную характеристику главных персонажей, нарисовав тогдашнюю эпоху нравов и ужасов войны на Кавказе, в корне отличавшихся от официальной оценки, Толстой в главном не мог отрешиться от одной из таких оценок.

Выставляя как курьез текст реляции о "победе" (при ранении солдата Авдеева), Толстой в то же время верит другой реляции-официальному сообщению о подробностях убийства Хаджи-Мурата (газ. "Кавказ", № 26 за 1852 г.). Там говорилось, что беспокойство за семейство, оставшееся у Шамиля, заставило бежать Хаджи-Мурата от русских.

Между тем, подобную причину бегства Хаджи-Мурата отвергают такие крупные авторитеты, как А. Зиссерман в своей книге "25 лет на Кавказе" (ч. 2), А. Фадеев в своих "Воспоминаниях", Румянцев - в "Новых проповедниках мюридизма на Кавказе", А. Ерицов и другие.

Переход Хаджи-Мурата на сторону русских они считают неискренним, распрю его с Шамилем - раздутой, оставленное семейство-лишь лазейкой для сношения его с Шамилем через своих лазутчиков.

И действительно, трудно представить, чтобы такая натура, как Хаджи-Мурат, получив в лучшем случае от царского правительства чин поручика или награду, был бы этим удовлетворен. Буйную натуру Хаджи-Мурата это не могло прельстить. Целью его перехода на сторону русских было выяснить на месте наиболее слабые места русской армии и изучить подступы к Тбилиси, а не страх перед Шамилем.

"В сопровождении своих нукеров-мюридов, верхом на лошади взбирался и спускался с крутых и высоких гор в окрестностях Тбилиси. Неоднократно переплывал верхом Куру и Арагву. Эти смелые опыты служили целью изыскания путей для предполагаемого им набега на Тифлис". Так пишет Румянцев, пробывший несколько лет в плену у Шамиля, в своей книге "Новые проповедники мюридизма на Кавказе". Из этих соображений Хаджи-Мурат так настойчиво домогался, чтобы' его поместили вблизи передовых позиций.

Ознакомившись с топографией этих мест, ему легче было перебраться к себе, а там уже, собрав отборные горские войска, вторгнуться в Тбилиси.

Конец 1851 г., когда Хаджи-Мурат передался русским, совпал с крупными событиями, готовыми разразиться на Кавказе. Русско-турецкие отношения, в связи с переговорами о "святых" местах^*, осложнились. До того послушная Оттоманская Порта на этот раз не страшилась угроз Николая I, имея заручку Англии и Франции, открыто толкавших ее на войну, которая началась в 1853 г.

^* (Спор, возникший между католическим и православным духовенством о праве владения христианскими святынями в Палестине - провинции, принадлежащей Турции.

Интересы православного духовенства поддерживал Николай I.)

Народы Кавказа ждали войны Турции с Россией. Это учитывал, конечно, и Шамиль.

Тогда же он поручил своему наибу Магомет-Эмину, действовавшему по его инструкции, поднять черкесские племена против русских, и затихшая было война на Западном Кавказе снова приняла большие размеры.

Подобная же задача ставилась, очевидно, и перед Хаджи-Муратом. Районом его действия была намечена так называемая "Лезгинская кордонная линия". Этим и объясняется, почему он просил у русских властей разрешения поселиться именно в г. Нухе.

От этого города начиналась "Линия", назначение' которой было прикрывать Алазанскую долину от возможного нападения со стороны горцев. Она тянулась вдоль подножия Главного Кавказского хребта до реки Арагви. Такую растянутую "линию", по мере изучения мест расположения по ней войск, Хаджи-Мурат должен был в первую очередь прорвать при своем намерении: идти на Тбилиси. При этом он смело мог рассчитывать на помощь джарцев, открыто тяготевших к Шамилю и населения всего Элисуйского султаната.

Сплотив вокруг себя такую огромную силу, он мог причинить много неприятностей кавказской армии, большая часть которой была уже передвинута к турецкой границе.

Предположение, что план этот (набег на Тбилиси) существовал и был детально разработан Шамилем, показывают дальнейшие его действия,

В августе 1853 года Шамиль с большими силами вторгается в Джаро-Белоканский округ и часть Нухинского уезда, почти без боя занимает г. Закаталы; отсюда цель его была, двинуться на Тбилиси, путь к которому был открыт.

Только переход русских войск с высот Турчидага на "Лезгинскую линию" под командованием генерала Аргутинского-Долгорукова остановил его продвижение.

Спустя некоторое время его войска проникают в Ка-хетию, где берут в плен партию жителей, в том числе и семейство Д. А. Чавчавадзе.

Преждевременный побег Хаджи-Мурата можно объяснить тем обстоятельством, что ему стало известно о решении военного министра Чернышева вызвать его в Россию.

Толстой отлично проникает в истинные намерения Хаджи-Мурата. Это видно из характеристики Гамзало, а также, когда приводит мнение Чернышева и особенно Лорис-Меликова (гл. XII), которому "приходила мысль, разделяемая и некоторыми начальствующими лицами, что выход Хаджи-Мурата и его рассказы о вражде с Шамилем был обман, что он вышел только, чтобы высмотреть слабые места pycскиx и, убежав опять в горы, направить силы туда, где русские были слабы..." Тем не менее, Л. Н. Толстой строит драму Хаджи-Мурата в основном на тоске героя по невольно покинутой семье.

Почему именно так построил Толстой фабулу своей повести в ущерб исторической действительности, можем объяснить, только исходя из ленинской оценки Толстого, что "противоречия во взглядах и учениях Толстого не случайность, а выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века".

Еще в одной из ранних редакций Толстой объяснял причину перехода Хаджи-Мурата на сторону русских желанием Шамиля, усмотревшего в нем соперника себе. Эта версия могла иметь место. Известно, например, что когда русский генерал Аргутинский предложил Хаджи-Мурату перейти на сторону русских, последний уже выслал было свое имущество к границе, но в самую последнюю минуту был выдан. Ему не оставалось ничего, как ждать для побега другого удобного случая.

Своим поступком Хаджи-Мурат, по мнению Толстого "совершал подлость" по отношению к своему народу.

Но уже на закате своей жизни Толстой в беседе с супругами Накашидзе заявил, что он "считает ошибочным причислять Хаджи-Мурата к врагам своего народа". Переход его на сторону русских был совершен из патриотических побуждений к своему народу.

Весь длительный процесс работы Толстого над повестью показывает, что ему трудно по-настоящему дать ту или иную оценку героя. По одним записям, он причисляет Хаджи-Мурата к "разбойникам". Подобную оценку он вкладывает и в уста солдат: "Сколько душ загубил проклятый".

Между тем в окончательной редакции повести на протяжении всего повествования о Хаджи-Мурате Толстой весь проникнут симпатией к своему герою и старается передать это чувство читателю. Описывая переход Хаджи-Мурата на сторону русских, Толстой отмечает прежде всего улыбку Хаджи-Мурата, которая "поразила Полторацкого своим детским добродушием". Вместо "мрачного, сухого, чуждого человека, - говорит Толстой, - был самый простой человек, улыбающийся такой улыбкой, что он казался давно знакомым приятелем". И Лорис-Меликову Хаджи-Мурат тоже улыбался "особенной детской улыбкой".

Симпатии автора к Хаджи-Мурату сохраняются до конца, несмотря на убийство им сопровождающих его казаков, один из которых был кормильцем многочисленной семьи.

И несмотря на это, "даже у отрубленной головы Хаджи-Мурата, - как говорит Толстой, - в складке посиневших губ было детское доброе выражение". А устами пьяного Ивана Матвеевича он заявляет: "А все-таки молодчина был. - Дай, я его поцелую".

Но не только в оценке героя расходятся мнения у Л. Н. Толстого. Вся его работа над "Хаджи-Муратом" показывает, каким сложным путем шло его творчество.

Начатая с таким увлечением тема, так страстно захватившая Толстого, где прославляется борьба за жизнь и во имя жизни, нуждалась в большой художественной обработке. Первой редакцией он остался недоволен и вскоре принялся за основательную переработку. Долго шла упорная борьба между художником, поющим гимн жизни, и моралистом-философом, проповедующим непротивление.

Для работы над повестью ему приходилось выжидать момента, когда в нем самом начинал говорить больше человек с его жаждой и полнотой жизни, чем непротивленец.

Годы 1897 и 1898 - это время, когда Толстой поглощен работой над повестью. "Мысли все и занятия мои, - пишет он жене, - направлены на кавказскую повесть, которой мне совестно заниматься, тем более, что она не идет, но от которой не могу отстать".

Вскоре с некоторым удовлетворением он отмечает: "Нынче уяснил план "Хаджи-Мурата" больше, чем когда-либо", а некоторое время спустя: "Вчера думал очень хорошо о Хаджи-Мурате..."

После длительного перерыва Толстой с неослабевающей энергией принялся за повесть.

Летом 1902 года он пишет брату: "Хочу кончить рассказ о Хаджи-Мурате. Это баловство и глупость, но начато и хочется кончить..." И ему же месяц спустя: "Я теперь занят писанием кавказской истории (Хаджи-Мурат), и это мне стыдно, и я, кажется, брошу". Всюду, где он говорит о "Хаджи-Мурате", ему хочется црказать, что он занят им не серьезно, что для него это лишь "блажь и пустяки".

Но бросить "Хаджи-Мурата" Толстой уже не может. Наоборот, он работает над ним с еще большей энергией. Обилие записей в его дневнике говорит за это.

6-го мая 1903 года. Толстой писал дочери Марии Львовне: "Пересматривал "Хаджи-Мурата". Не хочется оставить со всеми промахами, а заниматься им на краю гроба, особенно, когда в голове более подходящие к этому положению мысли - совестно. Буду делать от себя потихоньку".

Под "более подходящими мыслями" надо подразумевать мысли моралиста-философа и непротивленца; они продолжали мешать работе художника над повестью.

Вплоть до 28 октября 1910 года Толстой держал при себе рукопись порести.

Личность Хаджи-Мурата получила широкое отражение в горском фольклоре и в русской литературе. В одной аварской легенде, записанной в 1909 году^*, Хаджи-Мурат отмечается как "прославленный герой, при имени которого дрожал в Тифлисе наместник"; далее описываются его подвиги.

^* (Этнографическое обозрение, 1910, № 3/4.)

Много примечательных фактов сообщили сын и внук Хаджи-Мурата^*. Однако эти сведения страдают субъективностью, порою они ошибочны. В русской художественной литературе Хаджи-Мурат упоминается в повестях Д. Мордовцева, Ф. Тютчева, Вас. Немировича-Данченко и других. Имеется отзыв и М. Горького (Собр. соч., т. 26, стр. 68).

^* (Дагестанский сборник, № 3, 1927.)

Повесть "Хаджи-Мурат" так и осталась у Толстого незавершенной.

Лев Николаевич Толстой пробыл в Грузии и на Сев. Кавказе недолго, но сумел прекрасно разобраться в происходивших тогда там событиях и близко изучить быт и нравы местных народов путем личных наблюдений, мало считаясь с существующими взглядами на вещи; он навсегда сохранил симпатию к народу, дорогой ценой защищавшему свою свободу и так же, как его современник Н. А. Добролюбов осудил царскую колонизаторскую политику.

Действительность, представившаяся Толстому, давала возможность глубже разобраться в вопросах, волнующих его, и решить их по-своему. На примере с Хаджи-Муратом он воздал должное прославлению борьбы до конца.