Церковь мстит

Смелые выступления Л. Н. Толстого против казенной церкви сразу же привлекли к себе внимание ее служителей. Доцент духовной академии иеромонах^* Антоний сообщал о том, с какой жадностью читались запрещенные толстовские труды: "Лев Николаевич, Ваша книжка "О жизни" была в Академии трое суток и была прочитана вслух шесть раз разными группами людей; читали ночи напролет"^**. Антоний писал, что различны те знамена, под которыми ведут борьбу церковники и Толстой, однако выражал уверенность, что силою логики Толстой будет вынужден согласиться с тем, что он так решительно отрицает, и настанет "единение наших душ". Дальнейшие события показали, насколько глубоко заблуждался ученый-богослов.

^* (Иеромонах - монах-священник.)

^** (Отдел рукописей Гос. музея Л. Н. Толстого, д. 133, ед. хр. 9-а.)

Следует напомнить, что в дореволюционной России печатное слово было под постоянным надзором не только светской, но и духовной цензуры. Закон вменял в обязанность специальным государственным чиновникам и служителям церкви рассматривать "все произведения словесности, наук и искусств" и запрещать их, если в них содержалось "что-либо клонящееся к поколебанию учения православной церкви, ее преданий и обрядов". Особые цензурные правила гласили, что "достоинство сочинений, предназначенных для общественного употребления", "состоит в важности и истине мыслей, сообразных с учением православной церкви"^*.

^* (Цит. по кн.: М. А. Рейснер "Государство и верующая личность". Спб., 1905, с. 244.)

Как "высший цензор", опиравшийся на силу полицейского государства,- церковь объявляла свою "истину" неоспоримой, неприкосновенной, не подлежащей ни критике, ни обсуждению... Но вот пошли по рукам антицерковные труды Толстого, в которых легко было обнаружить мысли, "клонящиеся к поколебанию", злые семена "дерзкого мудрования" или "ложного любомудрия". Эти сочинения, распространившись тайно, питали собой вольнодумство и сужали сферу влияния церкви. В этом она видела для себя большую опасность. Не могло остаться ею незамеченным и то, что сочинения писателя усиливали растущее чувство недоверия к духовенству.

Перед лицом антиклерикальных настроений, принявших массовый характер, синод мобилизует свои силы. Он слушает дела об "охлаждении к вере" прихожан целых епархий. Вместе с тем усиливаются цензурные запреты. Синод берет под еще более строгий контроль народное чтение. В архивах цензурных ведомств Петербурга и Москвы сохранились тысячи дел, в которых произведения Толстого запрещались "за поношение власти и церкви", за "богохульство" и "кощунство над религией".

Вдохновитель травли

Духовное ведомство объявило "греховным делом" чтение произведений гениального писателя. По указанию обер-прокурора святейшего синода Победоносцева эти сочинения подвергались арестам и запретам.

Назвав здесь имя этого "министра православия", мы обязаны охарактеризовать его как человека. Сделаем это словами самого Льва Николаевича Толстого. Писатель, чья любовь к людям известна всему миру и который умел подавлять в себе неприязнь даже к врагам своим, называл Победоносцева злодеем. В его письме царю Николаю II в декабре 1900 г. есть такие слова: "Из всех преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это - дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам - злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю,- Победоносцевым" (63, 58). Характеризуя обер-прокурора святейшего синода, нельзя не напомнить здесь, что он осмеливался цинично и во всеуслышание заявлять: "Русскому народу образование не нужно, ибо оно научает логически мыслить". В связи с этим он и отстаивал принцип "поменьше школ". Сохранилась эпиграмма, содержащая большое сатирическое обобщение:

 Победоносцев - он в синоде.
 Обедоносцев - при дворе.
 Бедоносцев он - в народе.
 И Доносцев он - везде.

Этот "Доносцев", духовный наставник самого царя, люто ненавидел и всячески травил Льва Николаевича Толстого. Ведь он, а вместе с ним синодские чиновники понимали, что, выступая против церкви, Толстой выступал и против русского самодержавия. Жандармерия и цензура никак не могли примириться с тем, что распространение его рукописных и гектографированных изданий достигло огромных размеров. За антицерковными сочинениями Толстого охотились агенты царской полиции, их отбирали во время обысков. Но надо было найти тайного издателя. И вот в начале 1896 г. был пущен слух, что "преступная" типография находится в доме Льва Николаевича в Москве, в Хамовниках. Распространял его не кто иной, как сам Победоносцев. Более того, он послал донос. Как гласит справка в деле департамента полиции (№ 349), "из письма К. П. Победоносцева к С. А. Рачинскому^* были почерпнуты указания, что в доме проживавшего тогда в Москве графа Толстого устроена будто бы тайная типография для печатания его тенденциозных произведений".

^* (С. А. Рачинский (1836-1902) - профессор ботаники Московского университета. Был в дружеской связи с Победоносцевым.)

Впервые Толстой и Победоносцев "скрестили шпаги" в 1881 г., когда писатель попытался отвратить смертную казнь революционеров-народовольцев, организовавших убийство Александра II. Он написал письмо Александру III и передал его Победоносцеву с просьбой вручить царю. Обер-прокурор наотрез отказался сделать это. Обращение передали другим путем. Разъяренный "министр православия" пишет Александру III: "Ваше императорское величество. Простите ради бога, что так часто тревожу Вас и беспокою. Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни... Может ли это случиться?! Нет, нет и тысячу раз нет - этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. В эту минуту все жаждут возмездия". Александр III внял наставлениям своего советчика и начертал "высочайшую" резолюцию: "Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и все шестеро будут повешены, за что я ручаюсь". Письмо Толстого царю исчезло бесследно (текст его был восстановлен позднее по черновику). Позже, когда Софья Андреевна Толстая была вынуждена поехать к Победоносцеву с просьбой разрешить выпуск собрания сочинений своего мужа, Победоносцев вспомнил об этом послании и в просьбе отказал.

- Я, графиня, в вашем муже ума не вижу; ум - гармония, а у него все углы, - говорил он.

Оскорбленная Софья Андреевна ответила изречением Шопенгауэра: "Ум - это фонарь, который человек несет перед собой, а гений - это солнце, освещающее всю вселенную".

Особенно забеспокоился Победоносцев, когда 10 января 1883 г. в газете "Голос" появилось сообщение о том, что Толстой намерен опубликовать отдельные отрывки из сочинения "В чем моя вера?". В тот же день он пишет начальнику Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистову: "От внимания Вашего, конечно, не укрылась сегодняшняя телеграмма в "Голосе" из Москвы, что в "Московском телеграфе" появится новый "философский труд" графа Л. Н. Толстого... Посему не лишним почитаю обратить Ваше внимание на означенное явление".

Победоносцев добился своего: печатание отрывков из работы Толстого было запрещено.

Когда через год (1884 г.) книга писателя все же вышла в количестве всего лишь 50 экземпляров, обер-прокурор тотчас предложил духовной цензуре заняться ею. Та нашла, что "по мысли, явно противной учению и духу христианства, разрушающей начала нравственного учения его, устройство и тишину церкви и государства, книга Льва Толстого "В чем моя вера?" принадлежит к числу сочинений, о которых говорит 239 статья цензурного устава, т. е. безусловно подлежит к запрещению и конфискации". Книга была запрещена, вышедшие экземпляры конфискованы. Такая же участь постигла книгу "О жизни".

В начале 1887 г. обер-прокурор начал "священный" поход против драмы Толстого "Власть тьмы". Эта пьеса принесла много хлопот ему и начальнику Главного управления по делам печати Феоктистову. Между ними завязалась весьма оживленная переписка. Когда было высказано предположение, что драма может быть допущена на сцену, встревоженный Победоносцев немедленно направил Александру III обширное послание, в котором настойчиво советовал взять разрешение обратно. Пользуясь правом бывшего наставника царя, он нравоучительно объяснял, что в пьесе "действующие лица скотские животные", и запугивал теми последствиями, к каким может привести ее постановка: "День, в который драма только будет представлена на императорских театрах, будет днем решительного падения нашей сцены, которая и без того уже упала очень низко. А нравственное падение сцены - немалое бедствие, потому что театр имеет громадное влияние на нравы в ту или другую сторону". Александр III на следующий же день ответил Победоносцеву, и последний поспешил обрадовать Феоктистова: "Сейчас получил непосредственно сверху удостоверение, что "делать драму на императорских театрах не собирались, а были толки".

Феоктистов - верный слуга Победоносцева. Они и установили вместе настоящий цензурный террор. И как же был раздосадован второй, когда узнал, что С. А. Толстая выхлопотала у императора разрешение поместить "Крейцерову сонату" в собрании сочинений Толстого. В письме к царю он выразил сожаление, что "опоздал": "Если бы я знал заранее, что жена Льва Толстого просит аудиенцию у Вашего Величества, я стал бы умолять Вас не принимать ее".

В письмах к царю Победоносцев сообщал об усилении "умственного возбуждения" под влиянием сочинений Толстого, что "угрожает распространением странных, извращенных понятий о вере, о церкви, о правительстве и обществе"1.

1 Письма Победоносцева к Александру III. Т. II. М., "Новая Москва", 1926, с. 251-253,

Победоносцев, составлявший специальные отчеты по поводу "распространения ереси Л. Н. Толстого", был наиболее ретивым вдохновителем травли писателя. В 1890 г. вышел из печати очередной отчет обер-прокурора о состоянии православной церкви. Перечисляя разные опасности, грозящие ее спокойствию, он упоминал и имя Толстого.

С благословения Победоносцева "Церковный вестник" и другие клерикальные издания, а также реакционная светская пресса были заполнены материалами, проникнутыми откровенной ненавистью к яснополянскому "еретику".

Иоанн Кронштадтский^*, известный черносотенец-погромщик, кричал:

^* (Иоанн Кронштадтский (1829-1908) - протоиерей, настоятель Андреевского собора в Кронштадте, один из столпов реакционного духовенства.)

- Это Лев, рыкающий, ищущий кого поглотити! Берегитесь его.

Его проповеди были полны желчи и неприкрытой ненависти. В числе грязных дел "великого праведника и сподвижника" - травля Льва Николаевича. По требованию этого священнослужителя, как сообщал Толстому Н. С. Лесков, в Кронштадте из читальни были исключены все сочинения писателя. И тем не менее современные церковные историки прославляют его, стараются представить "праведником" и "чудотворцем". Можно лишь подивиться той неразборчивости в выборе средств, которую проявляют эти православные богословы в своем стремлении заставить поклоняться памяти отъявленного мракобеса.

Не только Иоанн Кронштадтский, но и множество других подручных Победоносцева с ожесточением ополчились на гениального писателя. В марте 1891 г., в десятую годовщину восшествия на престол Александра III, харьковский протоиерей Буткевич произносит в кафедральном соборе проповедь о том, что "граф Л. Н. Толстой больше всех волнует умы образованного и необразованного общества" своими сочинениями, отличающимися "разрушительной силой и растлевающим характером", проповедующими "неверие и безбожие". Буткевич проклинает Толстого и выражает надежду, что "благочестивый государь" своевременно пресечет его разрушительную деятельность.

Архиепископ херсонский и одесский Никанор (в миру А. И. Бровкович, 1826-1890) многократно выступал против "ересеучения" Толстого с церковной кафедры. В многочисленных "беседах" и "поучениях" он также выражал лютую ненависть к писателю, утверждал, что тот разрушает "основы общественного и государственного порядка", отвергал его литературное значение, довольно прозрачно намекал, что настало время расправиться с ним: "За что такое внимание, такое рабское поклонение одному графу Толстому? Не за то ли, что он подрывает основы не только религии, но и государства? А пора назвать вещи их собственным именем. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь"^*.

^* (Беседы преосвященного Никанора. Одесса, 1889, с. 15.- Цит. по журн.: "Антирелигиозпик", 1940, № 10-11.)

С благословения Победоносцева травили Толстого и "Московские церковные ведомости". В них появилось сообщение, что в "Обществе распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви" специально рассматривался вопрос "О противодействии проповедью учению Л. Н. Толстого".

Так оруженосцы религиозного мракобесия, в целях спасения пошатнувшегося религиозного авторитета, старались не только обороняться, но и наступать. Именно апологетике (части христианского богословия, направленной на защиту и оправдание христианского вероучения) придается в это время особое значение. Но, как известно, виды и формы апологетики постоянно менялись в зависимости от положения церкви на различных исторических этапах, от характера критики христианства. В данном случае средством защиты вероучения и отражения нападков на догматы были антитолстовские книжки - довольно мощная ветвь обширной христианской апологетической литературы.

Критики Толстого, ревностно защищавшие позиции церкви (Ромашков^*, Остроумов, Елеанский, Волков и многие другие), сходились на том, что своими сочинениями Лев Николаевич преследовал единственную цель: "Разрушить тогдашний государственный и общественный строй". Именно так утверждал автор книги "Последнее сочинение графа Л. П. Толстого" (Харьков, типография губернского правления, 1894, с. 58). Обобщая высказывания многочисленных противников писателя, он писал: "Все его рассуждения о боге, о религии, о христианстве, о непротивлении злу - все это только ширма, закрывающая то, что за нею происходит". Пытаясь опровергнуть взгляды Л. Н. Толстого, автор упрекает его в таких, например, грехах, как "склонность к обобщениям случайных единичных явлений до общих положений", или "заимствование крайних и односторонних выводов почти из всех философских направлений", или употребление слов "бог", "Христос", "христианский" не в том смысле, какой они имеют, а в совершенно противоположном им". В конце концов автор книги приходит к выводу, что, если судить по изданным сочинениям Толстого, то он, без сомнения, не только не христианин, но даже атеист: "Не подлежит никакому сомнению, что Толстой такой же безбожник, как все другие безбожники, а по своей враждебности к христианской церкви он превосходит всякого фанатика".

^* (Очерки священника Д. Ромашкова "О духовной смерти и духовном воскресении графа Л. Н. Толстого", вырезанные из московского духовного журнала "Пастырский собеседник", сохранились в личной библиотеке В. И. Ленина в Кремле.)

В 1897 г. на 3-м Всероссийском миссионерском съезде в Казани специально обсуждался вопрос об отношении церкви к Толстому. Съезд рекомендовал усилить проповедническое наступление на "яснополянского отщепенца", чтобы, наконец, "открыть глаза огромной массе ослепленных почитателей Л. Н. Толстого". "Решение миссионерского съезда, - говорилось в предисловии к сборнику статей "Миссионерского обозрения", - дало толчок полемической литературе о Толстом". Перед церковной публицистикой стояла задача: разъяснить "огромной массе слепых почитателей Толстого, какой великий еретик и страшный враг Христа и церкви их яснополянский кумир". "Мы хотим, - писал автор того же предисловия В. М. Скворцов, - противопоставить толстовскую тьму свету Христову, возбудить негодование к яснополянскому богохульнику вместе с отвращением к его противохристианскому мудрованию".

С тех пор и журнал "Миссионерское обозрение" и "Московские церковные ведомости" усилили свой поход против Толстого. Их примеру следовали "Тульские епархиальные ведомости", чьи материалы всегда были в общем русле церковной публицистики тех лет. На этот журнал, издававшийся на родине писателя, церковники возлагали особые надежды. И журнал изо всех сил стремился эти надежды оправдать. Он следил за церковной литературой, направленной против Толстого, и всячески ее пропагандировал. Так, "Тульские епархиальные ведомости" настоятельно рекомендовали своим читателям изданную в Костроме книгу протоиерея Иоанна Поспелова "Разбор учения графа Л. П. Толстого о вере и правилах жизни человека". Автор рецензии на эту книгу, противореча сам себе, писал, будто "учение графа Л. Н. Толстого в народ проникает очень мало", но в то же время ратовал за то, чтобы именно для "простого народа" было побольше антитолстовских сочинений. Рецензент рекомендовал книжку прот. И. Поспелова "для церковноприходских библиотек даже таких мест, где пока еще ничего не знают о существовании графа Толстого".

Письма ругательные и устрашающие

15 августа 1900 г. "Тульские епархиальные ведомости" начали печатать письма "раскаявшегося толстовца", объединенные общим названием - "Плоды учения гр. Л. Н. Толстого". В редакционном вступлении к серии этих писем журнал уже открыто признает, что слово Толстого "раздается во всех концах света и вносит в миллионы простых душ семена безверия"; потому журнал и решил "на духовную пользу русских людей" опубликовать письма человека, который "в свое время был очень близок Толстому". Заявляя о своем разрыве с писателем, автор - черносотенец М. Сопоцько - не был в силах противопоставить Толстому собственной позиции. Поэтому его "отрицания" по существу сводятся к заклинанию, к голым утверждениям, лишенным разумных, логических аргументов. "Раскаявшийся толстовец" хватался за крайние средства: пускал в ход угрозы, донос, подстрекательство: "Оттого только, что у нас православный царь,- восклицал он,- оттого только Л. Н. пользуется неограниченною свободою и, не ценя в своем умопомрачении даже этого, взводит кебылыцину на правительство, подрывая к нему уважение, подорванное уже революционерами, и других вводит в искушение. В католической стране, например в либеральной Франции, графу давно бы отрубили гильотиной голову. Я утверждаю, что учение Л. Н. о насильничестве, о судах, христианстве без Христа есть проповедь анархии самой кровожадной (по себе знаю: исповедуя его учение, я о Возобновлении террора мечтал), а размазня о совести и разуме без бога живого есть проповедь фарисейства, и плод ее у всех на виду: лицемерие самого проповедника и всех его последователей (в том числе и меня, пока я им был)".

Автор писем, чувствуя, что он вряд ли кого-либо убедил, уповает на то, что смерти, в конце концов, никому не избежать и "на владычном суде увидим, чья правда".

"Неужели Вам не страшно, находящемуся в такой близости от смерти? - спрашивает он. - Не страшно уже близкого суда божьего?.." М. Сопоцько напоминает о "карающей деснице господа", о том, что "не дремлет его око и суд его не спит", предупреждает о возможном возмездии.

"И не думайте, - восклицает "раскаявшийся грешник", обращаясь к Толстому, - что вы останетесь без наказания, если, конечно, не раскаетесь".

Характерно, что в одном из писем Сопоцько выболтал, что не кто иной, как сам обер-прокурор вдохновил его на создание пасквильной книжонки. "Брошюра "Плоды учения гр. Л. Н. Толстого",- писал М. Сопоцько, - своим первым появлением в свет обязана всецело духовному и гражданскому мужеству, человеколюбию и благости г. обер-прокурора св. синода К. П. Победоносцева".

"Знайте, что это письмо и предыдущее не мною послано, а как от лица божия слова содержат", - намекает Сопоцько на свою связь с синодом.

"Исповедь раскаявшегося толстовца" преследовала цель не только "разоблачить" Толстого, но и повлиять на него, вернуть писателя в "лоно православной церкви". Письма Сопоцько имеют два адреса: самого Толстого и читателей его произведений, прежде всего из сословия духовного, которое по мысли "Тульских епархиальных ведомостей", обязано противостоять толстовской "ереси".

Письмо Сопоцько, опубликованное в № 21 "Тульских епархиальных ведомостей" за тот же год, снова содержит весьма прозрачный намек. "Некто, - рассказывает "бывший толстовец", - в минуту смертельной опасности (когда болел тифом), дал обет идти в монашество, если бог сохранит ему жизнь. И вот 20 лет прошло в борьбе, пока в 1898 г. на моих глазах он мужественно, наконец, порвал с миром и ушел в один из лучших русских монастырей сохранять душу свою от мыслей и желаний порочных... Нельзя было без утешения и умиления видеть духовный подвиг этого доблестного воистину сына церкви, прервавшего все давние и самые сердечные привязанности, отношения, встречающие при том и взаимность".

Таким образом журнал иносказательно звал гениального русского писателя к добровольному заточению. Затем "Тульские епархиальные ведомости" перешли от намеков к прямой угрозе: "Если бы вовремя были заграждены нечистивые уста, как это бывало с проповедниками народовольчества в 70-х годах, то Толстого могла бы образумить скорбь тюремного уединения, как она образумила многих, например, из декабристов".

Нет сомнения, что призывы тульского журнала церковников изолировать Толстого, совершить над ним такую же расправу, как над декабристами, выражали позиции священного синода, который боялся растущего влияния "яснополянского еретика" и с тревогой следил за каждым его шагом.

Именно в это время полетели ругательные и устрашающие письма на имя Толстого. Например, игумен Арсений сообщал, что во сне видел страшное видение: человека, который был весь окован огненными цепями, а по цепям ползали змеевидные черви. Человек этот в муках неистово кричал. То был... "лжеписатель Толстой". Игумен предрекал ему жалкую загробную участь и советовал "поспешить к покаянию"^*.

^* (Отдел рукописей Гос. музея Л. Н. Толстого, д. 133, ед. хр. 63.)

Сохранилась статья Толстого "О ругательных письмах", которая осталась непосланной и впервые была опубликована в Полном (юбилейном) собрании его сочинений. В ней он цитировал полученные им письма. "Издохнешь ты, враг церкви, и погибнет твоя память, и тебя ожидает смерть лютая"... "Пустил ты из уст твоих богомерзких учение на святую церковь, но все это возвратится на твою седую голову". "Письма эти, выражающие недобрые чувства, производят на меня, - писал Толстой, - очень тягостное впечатление" (38, 332).

В дореволюционной России действовало законодательство, по которому строго наказывались лица, отвлекавшие "какими бы то ни было средствами от церкви православной". На этот случай в уложении о наказаниях были предусмотрены всевозможные взыскания, начиная от выговора и кончая каторгой. Закон гласил, что подлежит наказанию всякий, кто "в проповеди или сочинении будет усиливаться привлекать и совращать православных в иное, хотя и христианское исповедание". Но господствующей церкви закон предоставлял право "в пределах государства убеждать принадлежавших к ней подданных к приятию ее учения и веры". Так на деле выглядел лишь формально провозглашаемый законодательством принцип равного "уважения", "равной терпимости" ко всем "свободно в империи исповедуемым верам". На полицию была возложена особая обязанность "оказывать православным миссионерам во время проповеди всякое вспомоществование".

За "богохульство" царские власти жестоко расправлялись. Молодой рабочий Афанасий Агеев назвал церковные проповеди "сказками", а иконы - "деревяшками". По доносу жандарма его привлекли к суду. Узнав об этом, Л. Н. Толстой решил помочь Агееву: он связывается со знаменитым адвокатом В. А. Маклаковым, хочет и сам выступить на суде в качестве защитника.

15 января 1903 года Тульский окружной суд, признав Агеева виновным в "порицании христианской веры и православной церкви", приговорил его к бессрочной ссылке в Сибирь. Хлопоты Толстого об отмене приговора не увенчались успехом, и Агеев, закованный в кандалы, был отправлен "на поселение в местность, к тому правительством предназначенную". Писатель хлопотал за Агеева, писал ему в Енисейскую губернию. Он помог деньгами жене рабочего, которая последовала за мужем к месту ссылки. Только зимой 1907 г. смертельно больной Агеев получил возможность вернуться на родину. Спустя полгода он скончался: суровая сибирская ссылка приблизила смерть^*. "Совестно жить в государстве, где могут делаться такие дела", - писал Толстой А. Ф. Кони.

^* (А. Шифман. Лев Толстой и Афанасий Агеев. - "Лит. Россия", 1977, № 19, с. 16-17.)

В борьбе с возраставшим влиянием Л. Н. Толстого обер-прокурор синода К. П. Победоносцев действовал заодно с министром внутренних дел Д. А. Толстым - они немало постарались, добиваясь заточения писателя в суздальский Спасо-Ефимьевский монастырь - одну из самых страшных церковных тюрем. За 150 лет существования (1766 - 1905 гг.) здесь погибли сотни узников - их зарывали в могилах на "арестаптском кладбище" без креста, без плиты, без могильного холмика. Здесь под видом "умалишенных" содержались декабрист Ф. П. Шаховский, актер Кочетков и другие прогрессивные люди своего времени. "Еретик" священник Золотницкий 30 лет просидел в тюрьме суздальского монастыря - узника выпустили на волю лишь тогда, когда разум его угас.

Л. Н. Толстой хорошо знал о том, что представлял собой Спасо-Ефимьевский монастырь. Он просил А. А. Толстую (тетка Льва Николаевича, камер-фрейлина) обратиться с ходатайством в высшие инстанции об освобождении "четырех стариков" - старообрядческих архиереев, более 20 лет находившихся в заточении за свои религиозные убеждения. Тогда хлопоты А. А. Толстой не имели успеха, и лишь через три года, в 1881 г., Тульскому губернатору Л. Д. Урусову, к которому обращался Л. Н. Толстой, через министра внутренних дел Игнатьева, удалось добиться их освобождения.

Что же касается попыток упрятать Толстого в церковную тюрьму, то они не увенчались успехом: А. А. Толстая сумела убедить Александра III, что если он осуществит коварный замысел "министра православия" и министра внутренних дел, то всемирный позор падет на его голову. Как писала А. А. Толстая ("Вестник Европы", апрель 1905 г.), царь отклонил требование о заключении Льва Николаевича в арестантское отделение суздальского монастыря, ответив: "Я нисколько не намерен сделать из него мученика и обратить на себя всеобщее негодование".

Синод и министерство внутренних дел стали травить писателя с еще большим остервенением.

Средства борьбы с толстовской "ересью" были самые разнообразные: от доносов на издателей и последователей Толстого до клеветы и угроз ему самому. На борьбу с ним были мобилизованы все наличные силы синода - от поповствующего профессора А. Бронзова до попов-кликуш вроде Никанора, Иоанна Кронштадтского, Амвросия Харьковского, Антония Казанского, авантюриста М. Сопоцько и им подобных.

Борьба с Толстым стала главным делом печатной и устной пропаганды церковников.

Профессор богословия И. Ивановский на одной из публичных лекций говорил, что, когда Толстой в 1900 г. тяжело заболел, "митрополит московский Владимир в своих отеческих заботах о спасении души знаменитого русского писателя поручил вновь сделать увещание графу через протоиерея Соловьева, бывшего законоучителя детей графа. Посредник трижды был в доме графа для увещательной беседы, но Лев Николаевич под разными предлогами (нездоровье, срочная правка корректуры "Воскресения"...) уклонился от свидания и бесед с почтенным пастырем; граф очень рассердился, когда узнал, что о. Соловьев послан к нему иерархом".

Ученый-богослов сокрушался по поводу того, что "литературные изобличения" не дают эффекта: "Авторы обязательно присылали Льву Николаевичу свои труды, направленные против его мудрований, но оказывается, что книги эти граф и не разрезывал".

Коварные цели

Во время болезни Толстого многие священники запрашивали епископов и синод, служить ли поминальные службы в случае смерти писателя. Один из московских священников писал в редакцию "Миссионерского обозрения": "Могу ли я, не лицемеря, голосом петь "со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего Льва" и в то же время про себя думать: "Льва, который тебя, Христосе, оскорблял, оплевывал, не признавал, как Бога". Нет, я этого по совести не могу сделать, а между тем от меня будут почитатели требовать служения панихид, не как молитвы, а как декорум, как профанацию святейшего для верующих обряда". В ответ на запросы синод разослал секретное циркулярное распоряжение по духовным консисториям^*, в котором говорилось, что если перед смертью Толстой "не восстановит общения с церковью через таинства исповеди", т. е. умрет "без покаяния", то его нельзя будет хоронить по православному обычаю, о нем нельзя будет "совершать поминовения, панихиды, заупокойные литургии".

^* (Консистория - учреждение по церковным делам при епархиальном архиерее.)

Так синод совершил первое явное нападение на Толстого. Об этом довольно остроумно писал 18 июля 1900 г. некий С. Сычугов из Вятской губернии своему другу В. Ф. Томасу в Москву: "Синод, чувствуя свое бессилие напакостить Толстому, пока он жив, не придумал ничего лучшего, как излить свою бессильную злобу на Льва Мертвого. С этой целью он предписал не совершать по просьбе публики ни литий, ни панихид по Толстому, когда он умрет... Сам Лев из-за будущих панихид по нем, конечно, не возьмет пера в руки, это недостойно его. Но я полагаю, он вдоволь и весело похохочет над усилиями шавок напугать слона. Почитатели же его, а их имя легион, от души пожелают ему пережить всех членов синода, сотворивших позорное для России дело"^*.

^* (Газ. "Колокол", 1915, 10 ноября.)

5 февраля 1901 г. В. М. Скворцову, человеку, стоявшему очень близко к церковной верхушке, было передано совершенно секретное поручение немедленно составить доклад с изложением взглядов Толстого. Тут же, как вспоминал затем Скворцов, В. К. Саблер - товарищ, т. е. заместитель, обер-прокурора сказал ему, что синод предполагает издать послание в "ограждение верных чад церкви от увлечения толстовской ересью". Ревностный церковнослужитель в тот же вечер составил доклад, который затем оказался на столе Победоносцева.

Вскоре проект синодального послания в его первой редакции, написанный Победоносцевым, был в руках митрополита Антония и других членов синода. Все они усердно принялись исправлять написанное, подыскивая такие слова, чтобы не прямо сказать об отлучении Толстого, а только "засвидетельствовать отпадение его от церкви", а также призвать к покаянию. Как сообщал В. М. Скворцов, "для окончательного установления редакции потребовалось целых два заседания"^*.

^* (Газ. "Колокол", 1915, 10 ноября.)

11 февраля 1901 г. митрополит Антоний писал Победоносцеву: "Теперь все в синоде пришли к мысли о необходимости обнародования в "Церковных ведомостях" синодального суждения о графе Толстом. Надо бы поскорее это сделать. Хорошо бы напечатать в хорошо составленной редакции синодальное суждение о Толстом в номере "Церковных ведомостей" будущей субботы, 17 февраля, накануне недели православия. Это не будет уже суд над мертвым, как говорят о секретном распоряжении, и не обвинение без выслушания, а "предостережение живому"^*.

^* (Центральный государственный исторический архив в Ленинграде (ЦГИАЛ). Архив канцелярии обер-прокурора синода, ф. 797, оп. 94, д. 133, л. 2.)

Один иезуит торопил другого. Ведь Антоний понимал, что разосланное синодом секретное циркулярное распоряжение о запрещении в случае смерти Толстого совершать поминовения и панихиды по нем - это обвинение без возможности для оправдания. Кроме того, митрополит торопил обер-прокурора потому, что знал об ухудшении здоровья великого писателя и хотел не "суда над мертвым", - нужно было нанести чувствительный удар Толстому еще при жизни. Ведь в его представлении отлученный от церкви становился отщепенцем, не мог общаться с близкими, по существу, терял связь с народом. Кстати, Антоний (в миру А. П. Храповицкий) прославился как один из самых ярых черносотенцев-клерикалов (во время гражданской войны он оказался в стане деникинцев, потом бежал за границу, где возглавил церковную контрреволюционную эмиграцию).

Спешка объяснялась и еще одним обстоятельством. Дело в том, что приближалась "неделя православия" - первое великопостное воскресенье, в которое, по многовековой церковной традиции, в кафедральных православных соборах проклинали, предавали анафеме "врагов веры православной".

Победоносцев воспользовался советом и постарался до опубликования отредактировать "синодальное суждение о Толстом". В архиве канцелярии обер-прокурора хранится проект послания синода об отлучении писателя от церкви с поправками Победоносцева, сделанными на полях проекта. Смысл их сводится к тому, чтобы сгустить краски, усугубить "вину" Толстого. Так, после слов о том, что Толстой проповедует ниспровержение всех догматов православной церкви, Победоносцев написал: "и самой сущности христианской веры". В другом месте документа, где речь шла о том, что Толстой свои антицерковные мысли проповедует "непрерывно словом и писанием", он добавил: "много лет"^*.

^* (ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 182, д. 28/2433, л. 5.)

Наконец синодальные деятели решили опубликовать определение синода от 20-22 февраля (старого стиля) 1901 т. об отлучении Л. Н. Толстого от церкви, подписанное семью "смиренными" членами синода: Антонием - митрополитом с.-петербургским и ладожским, Владимиром - митрополитом московским и коломенским, Иеронимом - архиепископом холмским и варшавским, Иаковом - епископом кишиневским и хотинским, а также епископами Маркеллом и Борисом.

Этот документ был впервые опубликован в официальном издании - "Церковных ведомостях", издаваемых при святейшем правительствующем синоде", а на другой день, 25 февраля 1901 г., его перепечатали почти все русские газеты.

Определение синода начинается вступлением, написанным в приподнятом духе. Синод объяснял, почему он решил обнародовать это свое "послание". Он, оказывается, озабочен тем, чтобы оградить "заблуждающихся" от "губительного противохристианского и противоцерковного лжеучения" и хочет "предупредить нарушение мира церковного".

После торжественного "зачина" следует своеобразная "историческая справка" о том, что церковь изначала терпела "хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей", которые все же не могли одолеть ее. Затем авторы "послания" переходят к изложению существа дела: "И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной". Далее синод обвинял Толстого в том, что он в своих сочинениях и письмах, во множестве рассееваемых по всему свету, "восстал на Господа и на Христа его", проповедует "ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской", не признает загробной жизни, отвергает все таинства церкви, в том числе "святую евхаристию"...

Характерно, что, боясь прямо сказать об отлучении, синод только "свидетельствовал" об отпадении Толстого от православной церкви и заявлял, что "церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею". Он был осторожен в выборе слов. Авторитет Толстого слишком велик, чтобы прямо заявить о его проклятии. Последние строки документа, как и его вступление, опять отдают елеем: "...вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины. Молимтися, милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей церкви. Аминь".

...Мысль об отлучении Толстого возникала в церковных кругах неоднократно еще в 80-х годах. Указание на это имеется в письме близкого к синоду херсонского архиепископа Никанора, адресованном П. Я. Гроту^*: "Мы (синод. - С. П.) без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему... Толстому" (1888 г.).

^* (Н. Я. Грот (1852-1899) - философ-идеалист, профессор Московского университета.)

В апреле 1892 г., когда Л. Н. Толстой поселился в Бегичевке, чтобы наладить помощь голодающим, С. А. Толстая сообщала ему из Москвы: "Вчера Грот принес письмо Антония (Храповицкого, ректора московской духовной академии), в котором он пишет, что митрополит здешний хочет тебя торжественно отлучить от церкви"^*.

^* (С. А. Толстая. Письма к Л. Н. Толстому. М., "Академия", 1936, № 261.)

26 апреля 1896 г. Победоносцев писал С. А. Рачинскому:

"Ужасно подумать о Льве Толстом. Он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия. День за днем работая, издает он книжку за книжкой за границей - одна другой ужаснее, в России рассылает послания... Очевидно - он враг церкви, враг всякого правительства и всякого гражданского порядка. Есть предположение в синоде объявить его отлученным от церкви, во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому. Вероятно, после коронации возбудится вопрос: что делать с Толстым"^*.

^* (Рукописный отдел публ. б-ки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Письма Победоносцева.)

Зная о намерении синода, архиепископ харьковский Амвросий составляет в 1899 г. проект постановления синода об отлучении Толстого от церкви ("Вера и церковь", 1903, №1, с. 165-167).

Таким образом, решение созрело. Нужен был лишь предлог. Им явилось появление романа "Воскресение". Английский переводчик этого произведения Э. Моод, поддерживавший постоянную связь со Львом Николаевичем, опубликовал статью под названием "Как Толстой писал "Воскресение". В ней он указывает на то, что петербургская цензура заставила исключить из текста романа все "оскорбительное" для церкви, "все, что подкапывало авторитет церкви и государства". "Можно сказать, что если бы подобная книга принадлежала бы другому автору, а не Толстому, - писал Э. Моод, - такое жизненно верное изображение архигонителя Победоносцева вызвало бы запрещение всей книги и арест автора". Ни у кого не было сомнений, что прототипом Топорова был Победоносцев, ибо уж очень совпадали приметы внешности, круг служебных дел, отношение к ним, да и ведомство, которое возглавлял Топоров, ничем не отличалось от святейшего синода.

Так накалялась обстановка. И вот результат: отлучение.

Не случайно именно в начале XX века, в дни революционного подъема в России, царское правительство, по инициативе Победоносцева и с благословения Николая II, пошло на этот шаг. К этому времени страну потряс очередной экономический кризис. Размах его и острота были глубже, чем в странах Европы. Число закрывшихся фабрик и заводов достигло нескольких тысяч. Десятки тысяч рабочих оказались без работы. Слаборазвитое сельское земледелие, рутинная его техника обрекали крестьянские массы на обнищание и вымирание.

Все это было той почвой, на которой, как указывал В. И. Ленин, зрел взрыв народного недовольства. В России быстро нарастала революционная ситуация. Ни в одной стране мира в это время не было столь мощного подъема революционной борьбы. Во главе ее был российский пролетариат. В 1900 г. забастовки произошли на 129 предприятиях, охватив свыше 29 тысяч рабочих, в 1901 г. стачки вспыхнули уже на 164 заводах и фабриках, и в них участвовало более 32 тысяч человек. Ширилось и массовое крестьянское движение. В Поволжье, на Украине, во многих губерниях центра России прокатилась волна широких антипомещичьих и антиправительственных выступлений. На борьбу с царизмом поднималась демократическая часть студенчества. Летом 1900 г. начались студенческие выступления против реакционного университетского устава 1884 г. и "временных правил" 1889 г., не только лишавших высшие учебные заведения автономии, но и, по существу, отдававших студентов и профессоров под полный надзор полиции. В январе 1901 г., в ответ на студенческие волнения, министр просвещения Боголепов издал приказ об отправке в солдаты 183 студентов Киевского университета. В их защиту выступило студенчество всех высших учебных заведений России. Они объявили забастовку и прекратили занятия. Значительное число студентов примкнуло к рабочим демонстрациям. Петербургские студенты [организовали большую манифестацию у Казанского собора.

В этой обстановке нараставшего революционного движения обличительные выступления Толстого в адрес православия и духовенства, оправдывавших порабощение и угнетение трудящихся, еще больше раскрывали народу глаза. В страхе перед надвигающейся революционной бурей синод и поспешил предать проклятию "еретика и вероотступника". Отлучение писателя было задумано как средство борьбы с растущим народным недовольством, с целью переключить это недовольство на великого русского художника-обличителя. Была и еще одна цель. Дело в том, что на рубеже XIX и XX столетий обострился кризис православия и официального богословия. Наиболее дальновидные церковные идеологи размышляли над тем, как оградить религию от надвигающейся опасности. Естественно, что они с ожесточением выступали против любого проявления свободомыслия. Защитникам пошатнувшихся устоев царизма и православия казалось, что, начав антитолстовскую кампанию, они тем самым отвлекут возмущение народных масс от истинных виновников их бедствий и в то же время сумеют упрочить позиции христианской религии, вывести ее из тупика.

Христианская церковь довольно часто пользовалась так называемым церковным отлучением в качестве одного из средств борьбы со свободомыслием, с антицерковным протестом. Это орудие религиозного террора применялось церковниками для запугивания верующих и разжигания религиозного фанатизма. Посредством отлучения церковь и правительство расправлялись с антицерковными движениями, принимавшими форму ересей и раскола и являвшимися одним из способов социального протеста. Церковное отлучение было орудием борьбы с народно-освободительным движением. Изданный в 1720 г. Духовный регламент требовал применять анафему и отлучение за выступление против церкви, ее обрядов и таинств, сравнивая лиц, подвергавшихся этой каре, с "убиенными" и лишал их гражданских прав. В России были отлучены от церкви вожди народных восстаний И. Болотников, С. Рази н, Е. Пугачев.

Станция Астапово. Последний путь

Станция Астапово. Последний путь

Станция Астапово. Последний путь

Станция Астапово. Последний путь

За отлучением обычно следовали ограничения в гражданских правах, а то и физическое уничтожение.

Церковниками давно был выработан обряд отлучения. Он совершался, как уже говорилось выше, согласно специальному чину только раз в году - в первое воскресенье великого поста, в "неделю православия". В этот день в соборных храмах после молебствия протодьякон с возвышенного места читал "символ веры", а затем возглашал анафему (проклятие), повторяемую хором певчих. Она провозглашалась всем отрицающим бытие божие и троицы, божественное откровение, бессмертие души, воздаяние по делам, таинства, иконы, божественное происхождение царской власти и почитание ее. В назначенный час в церковных соборах устанавливалась зловещая тишина, среди которой звучали исступленные слова церковного проклятия: "Да будут дни его мали и зли, и молитва его да будет р. грех, и да изыдет осужден, в роде едином да погибнет имя его, да истребится от земли память его... И да приидет проклятство и анафема не только сугубо и трегубо, но многогубо... Да будет ему каиново проклятие, прожжение, иудино удавление, тресновение... И да будет отлучен и анафематствован и по смерти не прощен, и тело его да не рассыплется и земля его да не примет, и да будет несть его в геенне вечной и мучен будет день и нощь..."

Самому же анафематствованию предшествовало осуждение. Толстого, следовательно, не могли предать анафеме без предварительного официального осуждения, т. е. без опубликования определения синода. Но как ни торопились деятели синода, они вынесли свое определение только 22 февраля (9 марта н. ст.) 1901 г. и опубликовали его 24 февраля (11 марта) - через неделю после первого воскресенья великого поста, приходившегося в 1901 г. на 18 февраля. Таким образом, обряд не был соблюден лишь по той причине, что определение опоздало.

До последнего времени в литературе о Толстом, в том числе и в воспоминаниях В. Д. Бонч-Бруевича, можно было встретить утверждение, что писателя предали анафеме в Успенском соборе, а потом и во всех церквах... Г. И. Петров^* отметил, что по причине, не зависящей от инициаторов отлучения, в данном случае в церквах не был совершен обряд анафематствования. Но, естественно, всплывает вопрос: почему же "отцы церкви" не совершили обряд в "неделю православия" следующего года? Ответ, считает Г. И. Петров, может быть один: церкви помешала волна всенародного протеста. Однако это - лишь часть причины. Л. Д. Опульская полагает, что клерикалы не без явного умысла затягивали публикацию текста отлучения. "Задержка была, видимо, сознательной, - указывает она. - Они хотели укусить великого Толстого, но слишком боялись его. И неизвестно, чем бы кончилось в ряде мест Российской империи публичное анафематствование..."

^* (См.: Г. И. Петров. Отлучение Льва Толстого. М., "Знание", 1964.)

Темные силы торжествовали. Они всячески одобряли усилившееся наступление на гения русской литературы. "Действие синода в борьбе со злом вызовет сочувствие всего мира", - подобострастно и хвастливо писал Победоносцеву 29 марта 1901 г. ректор Киевской духовной академии Дмитрий Чигиринский. "В борьбе церкви с толстовским злом наступает новый, будем надеяться, целительный момент,- радовался он. - Вскрыть искусной рукой болезненный нарыв, незначительный вначале, но распространивший свою воспалительную силу потому, что его долго не то маскировали, не то игнорировали, значит, иногда почти излечить, а всегда - ослабить воспаление. Толстовский нарыв на здоровом организме православной Руси зачался давно. И многим казалось: не слишком ли долго давали ему назревать, и в то же время воспалительному процессу предоставляли захватывать все больше широкий круг! ...Благодарения Богу! Благовременное послание св. Синода полагает начало прекращению губительного соблазна, врачеванию тяжкой, многих затронувшей болезни"^*.

^* (Отдел рукописей Гос. публ. б-кп Акад. наук УССР, ед. хр. 4168.)

Письмо епископа Чигиринского заканчивалось словами "радостного благословения противотолстовского акта св. Синода, так жданного и столь благопотребного".

Дальнейший ход событий показал, что не было у церковников оснований торжествовать и радоваться.