Юбилей Толстого

 Легальная русская пресса,
 переполненная статьями,
 письмами и заметками
 по поводу юбилея 80-летия Толстого,
 всего меньше интересуется анализом
 его произведений с точки зрения
 характера русской революции и движущих сил ее.
 Вся эта пресса до тошноты переполнена лицемерием...

Ленин В.И.

Вся передовая Россия, весь мир отмечали как событие мирового значения восьмидесятилетие со дня рождения русского писателя и мыслителя. Бесчисленное множество приветствий и благодарности великому человеку шло в Ясную Поляну со всех концов России, из всех стран мира.

В связи с этим юбилеем В. И. Лениным была написана статья "Лев Толстой, как зеркало русской революции". Прежде всего она была направлена против официальной прессы и против либерально-буржуазных литературоведов и политиков, ханжески прославлявших Толстого как "великого богоискателя". Разоблачая лицемерие этих похвал, Ленин показывает, что является действительно гениальным, действительно великим в творчестве писателя.

Подготовка к юбилею проходила в напряженной обстановке острой общественно-политической и литературной борьбы. Весной 1908 года черносотенная печать, дипломатично поддержанная официальными газетами, организовала травлю Толстого, осыпая его бранью, призывая заодно к расправе с "инородцами" и "всеми врагами престола".

Черносотенец Сопоцько в издаваемом им журнальчике "Студент-христианин" (1908, № 11-12, с. 30) писал по поводу юбилея Толстого: "Мы считаем грубой ошибкой власти гражданской, что... Толстой остается безнаказанным даже доселе. Если бы его замуровали в Соловки еще в 1885 году, это было бы спасительно и благотворно прежде всего для самого Толстого, не говоря уже о "малых сих", которых он соблазнил и погубил... По поводу 80-летия Толстого мы возглашаем: "...Толстому - анафема!"

"Откликнулся" на юбилей и мракобес Иоанн Кронштадский, сочинивший молитву о скорейшей смерти юбиляра: "Господи, умиротвори Россию ради церкви Твоей, ради нищих людей Твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хулителя Твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей".

...По всей России идет теперь исступленный поход против великого писателя, писал В. Г. Короленко, и против его чествования благодарным русским обществом, а известному кронштадтскому иерею даже приписывали особую молитву, очень напоминающую доклад по департаменту о необходимости скорейшей административной высылки великого писателя за пределы этого мира: он будто бы кощунственно просил у бога скорейшей смерти Толстому^*.

^* (См.: В. Г. Короленко о литературе. М., 1957, с. 146.)

Иоанн Кронштадтский опровергает сообщение газет о том, будто он молился о "ниспослании" смерти Льву Толстому: "Я молюсь о нем постоянно, чтобы господь направил его на путь истины... Но такой молитвы я не говорил никогда и нигде", - ответил он на вопрос корреспондента "Петербургской газеты".

Хотя Иоанн Кронштадтский официально отрекся от авторства "молитвы", однако проводимая и раздуваемая им многолетняя злобная травля Толстого дает основание считать, что слухи эти были не беспочвенны.

Апофеозом всей этой кампании явилось опубликование 24 августа в саратовском "Братском листке" перепечатанного черносотенными газетами "архипастырского обращения" епископа Гермогена "по поводу нравственно беззаконной затеи некоторой части общества... торжествовать юбилейный день анафематствованного безбожника и анархиста-революционера Льва Толстого".

Этот номер "Братского листка", а также различные черносотенные прокламации, направленные против чествования Толстого, распространялись, понятно, беспрепятственно.

Однако несмотря на всяческие препоны, чинимые властями и церковью, призывавшими отказаться от чествования "богоотступника", передовые круги русского общества все же использовали все легальные и нелегальные возможности, чтобы, обойдя препятствия, отдать должное таланту великого писателя. Не осталась в стороне и Академия наук. Журнал "Нива" (1909, № 4), хотя и с опозданием, поместил снимок с надписью: "Чествование Л. Н. Толстого в Академии наук по поводу 80-летия его рождения" с указанием фамилий академиков, сидевших в президиуме: П. О. Морозов, А. Ф. Кони, Н. Кондаков, А. А. Шахматов, Д. Н. Овсянико-Куликовский. По цензурным условиям никакого описания чествования приведено не было.

Как же готовились к юбилею Толстого полиция и церковь?

18 марта 1908 года департамент полиции разослал губернаторам, градоначальникам, начальникам жандармских управлений и охранных отделений циркуляр о наблюдении за тем, чтобы чествование Толстого "не сопровождалось нарушением существующих законов и распоряжений правительственной власти".

Аналогичные указания были даны Столыпиным всем губернаторам. Все пришло в движение. Цензура набросилась на печать, не пропуская никакого "восхваления врага православной церкви и существующего в империи государственного строя", во многих городах была приведена в полную готовность полиция.

Таким образом, полиция вынуждена была признать, что чествования Толстого все-таки будут; воспрепятствовать этому она была не в силах и роль ее сводилась к тому, чтобы все прошло тихо-мирно, без демонстраций и шума.

Но церковь стояла на других позициях. Она не хотела допустить самого чествования отверженного ею Толстого. Но и на этот раз она потерпела поражение, еще раз показав всему миру свою архиреакционную сущность.

Кампания церковников против чествования Толстого началась постановлением IV Всероссийского миссионерского съезда 25 июля 1908 года в Киеве (приводится в сокращении):

"1. Ходатайствовать перед св. Синодом об издании послания к чадам православной церкви о том, чтобы православные не принимали никакого участия в чествовании графа Л. Н. Толстого, потому что он пребывает в отлучении от церкви.

2. В воскресение, предшествующее 28 августа, в городских церквах и фабричных центрах, где предполагается чествование Толстого, отслужить молебствие по чину в неделю православия о заблудших, предварив его чтением послания св. Синода.

3. Ходатайствовать перед св. Синодом о разрешении в противовес кощунственной на православную церковь литературе графа Л. Толстого, выпустить в народ православную литературу с христианским обличением Толстовских нареканий и похудений на церковь и веру православную и с увещанием православных чад не прикасаться к хульным на церковь писаниям Толстого, призывая к тому же и своих ближних..."^*.

^* (Вопросы истории, религии и атеизма. Сборник. Вып. VIII. М., 1960, с. 366.)

Итак, почти накануне юбилея писателя синод выступил с призывом "всех верных сынов церкви воздержаться от участия в чествовании графа Льва Николаевича Толстого..."

Положение отцов церкви было поистине "хуже губернаторского". Церковь отлучила, по ее собственному признанию, человека, которому "многое дано", человека "выдающейся глубины мысли", "великого писателя", а за истекшие после этого семь лет популярность "отлученного" еще более возросла. Теперь же, когда его собирались чествовать, она призывала всех не делать этого. Но дело не обошлось одними призывами.

Вот какие, например, последствия вызвало постановление московской городской думы от 8 апреля 1908 года принять участие в чествовании Толстого.

7 июня к городскому голове Н. И. Гучкову поступило отношение митрополита московского Владимира с просьбой подтвердить, действительно ли состоялось такое постановление думы.

28 июля председатель Преображенско-Черкизовского отдела Союза русского народа священник Василий Руднев подал заявление городскому голове Н. Гучкову "с просьбою не допустить такого оскорбления св. церкви и царя, когда 28 августа хотят чествовать открытого врага и хулителя церкви и самодержавной власти, хулителя, которого нужно не чествовать, а изъять из обращения, как язву, заражающую весь организм России".

19 августа последовало отношение Московского градоначальника генерал-майора Адрианова городскому голове о необходимости "устранить из обсуждения в собраниях Московской городской думы и управы какие бы то ни было вопросы по поводу чествования дня 80-летия графа Л. Н. Толстого".

"По указу Его императорского величества правительствующий Сенат слушал дело по жалобе московскою городского головы на распоряжение московского генерал- губернатора по поводу предполагавшегося чествования 80-летия дня рождения графа Л. Н. Толстого... правительствующий Сенат находит жалобу московского городского головы незаслуживающей уважения, а потому определяет оставить таковую без последствий".

Запрещение было наложено на постановление московской городской думы о помещении портретов Л. Н. Толстого в городских начальных училищах.

То же самое происходило повсеместно.

После появления статьи Толстого "Не могу молчать!" со страстным призывом прекратить смертные казни (июль 1908 г.) в его адрес посыпались новые обвинения и угрозы расправы. Правительственная газета "Россия" 30 июля 1908 года в статье "Точка над i" заявила, что Толстого "по всей справедливости следовало бы, конечно, заключить в русскую тюрьму". И это не было пустой фразой, ибо такое намерение обсуждалось в правительственных сферах. В совете министров, в частности, дебатировалось предложение министра юстиции Щегловитова о привлечении Толстого к суровой судебной ответственности за статью "Не могу молчать!". Хотя правительство и не отважилось на репрессивные меры, однако кампания, развернутая реакцией, все же дала свои результаты: "Тебя давно ждет виселица", "Смерть на носу", "Покайся, грешник", "Еретиков нужно убивать" - писали Толстому озверевшие "защитники престола". Некая О. А. Маркова из Москвы прислала писателю посылку с веревкой и письмом, подписанным "Русская мать": "Не утруждая правительство, можете сделать сами, нетрудно. Этим доставите благо нашей родине и нашей молодежи". Толстой ответил ей спокойным и даже теплым письмом, которое, однако, не дошло по назначению, так как обратный адрес, указанный на посылке, оказался вымышленным.

Это, разумеется, не означает, что писатель не придавал никакого значения угрозам.

10 августа 1908 года А. Б. Гольденвейзер^* записал в своем дневнике слова Толстого: "...возможно, что черносотенцы меня убьют"^**.

^* (А. Б. Гольденвейзер (1875-1961) - пианист, профессор Московской консерватории. Друг Толстого.)

^** (А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 237.)

Статья "Не могу молчать!" вызвала восторженные отклики передовых людей русского общества. Вот выдержки из некоторых писем Толстому:

"Да живите и бодрствуйте на благо человечества! Не проглотит и не удавит Вас ни тюрьма наша русская, ни виселица; насколько Вы велики, настолько они ничтожны для этого. Недосягаемо для них выросли Вы".

"Ваши слова раздались как удары колокола в духоте позорного молчания. Люди дремали, и никто их не будил..."

"В дни постыдного безмолвия общества, среди полного эгоизма и циничного надругательства власти над всем, что дорого и свято для человечества, наконец-то раздался голос одного человека, который громко запротестовал против совершающихся изуверств".

Все это поддерживало Толстого, радовало его.

Чествование Льва Николаевича Толстого в дни юбилея, принявшее огромный размах в России и за рубежом, внесло беспокойство в реакционные круги: отлученный от церкви, преследуемый черносотенной и церковной печатью человек был признан во всем мире как великий писатель, как великий авторитет.

Церковники оказались в глупом положении, так как все попытки уговорить писателя пойти хотя бы на компромисс успеха не имели.

И вот предпринимается еще одна.

В Ясную Поляну пожаловал сам Тульский архиерей Парфений. Гостя сопровождали исправник, становой, два урядника и два священника. В беседе с ним, упомянув о том, что он получает много писем от духовных лиц с призывом вернуться в лоно церкви, Толстой прибавил, что это так же невозможно для него, как взлететь на воздух. Изложив далее свое отношение к вере, Толстой стал расспрашивать архиерея о некоторых подробностях монастырской жизни, которые были нужны ему для начатого, но не оконченного еще рассказа "Иеромонах Илиодор".

Толстой, видимо, поначалу считал, что Парфений приезжал к нему без всякой задней мысли. Но после его отъезда Софья Андреевна рассказала, что архиерей просил уведомить его, когда Лев Николаевич будет близок к смерти. После этого, 22 января 1909 года, Лев Николаевич записал в своем дневнике:

"Вчера был архиерей, я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела. А надо было. Испортило же мне его рассказ Сони об его разговоре с ней. Он, очевидно, желал бы обратить меня, если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое, по их - зловредное влияние на веру в церковь. Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я "покаялся" перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью, я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому, все что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, - ложь. Говорю это потому, что если есть люди, для которых по их религиозному пониманию причащение есть некоторый религиозный акт, т. е. проявление стремления к Богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от Бога.

Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу также без так называемого богослужения...^*"

^* (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 57, с. 16-17.)