Болезнь и смерть Толстого

 Умер Лев Толстой.
 Его мировое значение,
 как художника, его мировая известность,
 как мыслителя и проповедника,
 и то и другое отражает,
 по-своему, мировое значение русской революции.

Ленин В.И.

Десять лет, прошедших после отлучения от церкви, больной престарелый писатель противостоял натиску темных сил.

Подошла осень 1910 года...

"На исходе одной ненастной ночи писатель, Лев Толстой ушел в неизвестность из своей яснополянской усадьбы. Кроме немногих доверенных лиц, никто в России не знал ни адреса, ни истинной причины, заставившей его покинуть насиженное гнездо.

Четырехдневное скитанье, порой под проливным дождем, приводит великого старца на безвестный полустанок. Болезнь, чужая койка, огласка... и вот приезжие деятели, духовенство, мужики, синематографисты, жандармы толпятся поодаль бревенчатого строения. Там, за стеной, один на один со смертью Лев Толстой. Все торопятся делать, что им положено в беде. Старец Варсонофий рвется вовнутрь благословить отлученного от церкви мыслителя до его отхода в дальний невозвратный путь; из Москвы поездом № 3 Рязано-Уральской железной дороги срочным грузом высылаются в Астапово для больного писателя шесть пудов лекарств. Смятение отринутых им церкви и цивилизации. Затем роковая ночь, черная мгла в окнах. Морфий, камфара, кислород. Последний глоток воды... Без четверти шесть Гольденвейзер прошепчет в форточку печальную весть, которая к рассвету обежит мир. Закатилось...^*"

^* (Леонид Леонов. Слово о Толстом.- "Правда", 1960, 20 ноября. )

Через 27 лет известный русский писатель И. А. Бунин, всю жизнь благоговевший перед Толстым, проникновенно записал:

"И вот в 6 часов 5 минут утра 7 ноября 1910 года кончилась на станции Астапово не только жизнь одного из самых необыкновенных людей, когда-либо живших на свете, - кончился еще и некий необыкновенный человеческий подвиг, необыкновенная по своей силе, долготе и трудности борьба...^*"

^* (И. А. Бунин. Собр. соч. Т. 9. М., 1967, с. 33.)

Правительство и церковь были заинтересованы в том, чтобы истолковать причину ухода Толстого как желание примириться с государством и церковью и отказаться от своих "заблуждений". Для этого была использована печать; газеты того времени одна за другой помещали всевозможные версии на тему его ухода из дома: "...ни государство, ни церковь ничем не возмутили тишины гениальной жизни"; Толстой бежал "от духа революционного ажиотажа", от "антигосударственной и антицерковной интеллигенции". По всему видно, что граф Л. Н. Толстой находится на пути примирения с церковью". ("Новое время", 4 ноября; "Колокол", 5 ноября 1910 г.).

Появились обращения к самому писателю. Так, газета "Русское знамя" 6 ноября опубликовала статью "О грехе", в которой призывала Толстого всенародно раскаяться в совершенных ошибках и "великом грехе" перед церковью. В ход был пущен вымысел о том, будто Толстой решил уйти от мирской суеты в монастырь.

"Лев Толстой не ушел от мира, а ушел в мир, - ответил на эти выдумки реакционной прессы писатель Скиталец. - Лев Толстой ушел в мир, потому что он принадлежит миру. Его дом - не Ясная Поляна и его семья - все люди... И он пошел ко всем людям - сильный и светлый... Не стойте-же на его пути с маленьким узеньким мещанским аршином... Дайте дорогу светлому страннику. Пусть идет он, куда хочет... и да будет ему широка Россия!..^*"

^* ("Раннее утро", 1910, 4 ноября.)

Когда же надежды на "раскаяние" не оправдались, реакционные газеты сменили слащавость на разнузданную брань, называя умирающего писателя "еретиком", "растлителем двух поколений", "слабоумным".

В то время как заболевший Толстой вынужден был прервать свою поездку и остановиться на станции Астапово, правительство, давно ожидавшее его смерти, приняло срочные меры, дабы не допустить проявлений всенародной любви к писателю и успешнее провести задуманную инсценировку "раскаяния".

На всем пути следования писателя и в Астапове была организована система полицейского наблюдения. Тайно от Толстого в одном поезде с ним ехал помощник начальника Тульского сыскного отделения Жемчужников. Весь маршрут Толстого находился под наблюдением жандармов. Через час восемь минут после того, как Толстой высадился в Астапове, станционный жандарм уже телеграфировал своему начальнику: "Елец, Урал, ротмистру Савицкому. Писатель граф Толстой проездом п. 12 заболел. Начальник станции г. Озолин принял его в свою квартиру. Унтер-офицер Филиппов".

Вскоре Астапово было наводнено полицейскими, жандармами и начальством: здесь собрались начальник Елецкого жандармского отделения Савицкий, начальник Рязанского губернского жандармского управления генерал-майор Глоба и вице-директор департамента полиции Харламов. О состоянии здоровья Толстого и положении дел на станции одна за другой направлялись шифрованные телеграммы министерству внутренних дел и московскому жандармскому управлению железных дорог.

В. Жданов в статье "Астапово 25 лет спустя" ("Правда", 1935, 19 ноября) приводит цитаты из шифрованных телеграмм "взбудораженных представителей власти":

"Начальник Камышинского жандармского управления жандармскому ротмистру: "Телеграфируйте, кем разрешено Льву Толстому пребывание Астапове станционном здании, не предназначенном помещения больных. Губернатор признает необходимым принять меры отправления лечебное заведение или постоянное местожительство". "Вам безотлучно находиться Астапове, командировать туда пять жандармов и посылать донесения штаб о положении больного".

Тамбовский губернатор рязанскому губернатору: "Если нужна помощь поддержке порядка, то городовых, стражников могу выслать из Лебедяни, Козлова".

Жандармский унтер-офицер из Астапова жандармским унтер-офицерам в Данков: "5 утром прибыть Астапово с оружием и патронами".

Власти пытались вывезти Толстого в больницу или в Ясную Поляну, но безуспешно.

"Последние известия о болезни Л. Н. Толстого произвели сильный переполох как в высших кругах, так и среди членов Святейшего Синода,- сообщало "Русское слово" 5 ноября 1910 г. - Председатель Совета министров П. А. Столыпин обратился к обер-прокурору Святейшего Синода С. Н. Лукьянову с запросом, как полагает высшая церковная власть реагировать в случае роковой развязки..."

На экстренном тайном заседании синода, созванном по поводу болезни Л. Н. Толстого, по инициативе обер- прокурора Лукьянова был поставлен вопрос об отношении церкви на случай печального исхода болезни Льва Николаевича.

"Этот вопрос вызвал продолжительные и бурные прения. Иерархи указывали на то, что Л. Н. Толстой отлучен Синодом от церкви, и для того, чтобы церковь вновь приняла его в свое лоно, необходимо, чтобы он раскаялся перед ней. Между тем раскаяния все еще не видно; не имеется даже более или менее достаточных внешних мотивов, которые говорили бы в пользу раскаяния Толстого.

Ввиду такого неясного положения вопроса, Синод не вынес никакого определенного решения и постановил послать телеграмму калужскому епархиальному начальству с предписанием попытаться увещевать Льва Николаевича Толстого раскаяться перед православной церковью.

Телеграмма уже отправлена официально от имени Святейшего Синода за подписью митрополита Антония...

Как нам сообщают, в высших кругах вопросу о болезни Л. Н. Толстого придают весьма важное значение. В случае печального исхода болезни Л. Н. Толстого в высших кругах опасаются того неловкого положения, в котором может очутиться церковь, ввиду отлучения Толстого и невозможности его похоронить по христианскому обряду.

По слухам, Синоду было даже указано на то, что желательно так или иначе вопрос об отлучении Л. Н. Толстого от церкви разрешить в благоприятную сторону".

Намеченная и разработанная синодом и министерством внутренних дел версия "раскаяния" Толстого была предварена рядом материалов синода и отдельных представителей духовенства, подготовленных для печати.

3 ноября газеты опубликовали интервью с Парфением, епископом тульским, заявившим, что "Толстой, несомненно, ищет сближения с церковью", и с бывшим тульским викарием Митрофаном, который сказал, что уход Толстого он рассматривает как "акт обращения его, возвращения к церкви". Некоторые газеты опубликовали интервью с Парфением, подчеркивая, что он обладает "тайной".

В печати появилось сенсационное сообщение о "тайне епископа Парфения", в котором было приведено следующее его заявление корреспонденту: "Я лишен возможности сообщить вам содержание моей беседы с Толстым, и никому в православной Руси я этого сказать не могу. Я был в Ясной Поляне, долго беседовал со Львом Николаевичем, старец просил меня, чтобы я никому не говорил о нашей беседе. "Я говорю с вами, - сказал мне Толстой, - как всякий христианин говорит с пастырем церкви на исповеди". Поэтому наша беседа должна сохраниться в тайне".

Это заявление Парфения не соответствовало действительности. Как уже говорилось, после свидания с ним Толстой сделал в дневнике запись (22 января 1909 г.), в которой категорически подтвердил неприемлемость для него предсмертного покаяния и желание быть погребенным "без так называемого богослужения".

Учитывая, что митрополит Антоний просил С. А. Толстую уговорить мужа возвратиться к церкви, а также помня о других подобных попытках, Толстой несколько раз подчеркивал в своих дневниках, что он никогда не раскается и что предупреждает против обмана, к которому могут прибегнуть власти после его смерти.

4 ноября митрополит Антоний телеграммой увещевает Толстого примириться с церковью и православным русским народом. Чтобы не причинять больному ненужного беспокойства, эту телеграмму ему не показали.

Наступившее 5 ноября ухудшение состояния больного вызвало прилив энергии у властей и духовенства, объединивших усилия в стремлении во что бы то ни стало представить Толстого раскаявшимся.

В тот же день в Астапово прибыл игумен скита "Опти- на пустынь" Варсонофий в сопровождении иподьякона Пантелеймона. Неподалеку, на станции Лебедяни, оста- повился в ожидании событий епископ тамбовский Кирилл. Варсонофий попытался проникнуть к больному. Корреспондент "Саратовского вестника" телеграфировал в редакцию утром 6 ноября: "Монахи прибыли с дарами, совещались с дорожным священником, ночью тайно пробрались к дому. К Толстому не проникли".

"Варсонофий пытался уверить корреспондентов, - сообщает газета "Русское слово", - что он с другим братом едет на богомолье и, узнав о тяжкой болезни графа Льва Николаевича, остановился в Астапове и желал бы повидаться с больным, тем более, что он слышал, будто граф, будучи в Оптиной пустыни, направлялся к нему в лес, но не дошел. Ни в какие пререкания с графом вступать не буду, только хочу примириться".

"Вопрос о совершении над Толстым в случае его смерти "так называемого богослужения", - вспоминает Н. Гусев, - сильно занимал высшую церковную бюрократию в те дни, когда смертельно больной Толстой лежал в доме начальника станции в Астапове. В Синоде начались продолжительные заседания, посвященные обсуждению этого вопроса. Было решено, что, если Толстой обнаружит хотя бы малейшее желание причаститься или возвратиться к церкви, с него будет снято отлучение и будет разрешено похоронить его по церковному обряду. Миссия выполнить это поручение была возложена на того самого тульского архиерея Парфения, который почти за два года до этого был у Толстого в Ясной Поляне.

Парфений приехал в Астапово в самый день смерти Толстого 7 (20) ноября 1910 года. Узнав, что Толстой уже умер, он вызвал к себе в купе вагона находившегося в Астапове жандармского ротмистра, а затем младшего сына Толстого Андрея Львовича, которого он, вероятно, знал по Туле. На его вопрос, обнаружил ли Толстой какие-нибудь признаки желания возвратиться к церкви и быть похороненным по церковному обряду, и ротмистр, и сын Толстого ответили отрицательно. Парфений решил, что в таком случае ему нечего здесь делать, и, не выходя из вагона, уехал в Петербург для доклада Синоду"^*.

^* (Н. Н. Гусев. Толстой и церковники.- "Антирелигиозник", 1940, № 10-11, с. 22.)

В связи с этим вице-директор департамента полиции Харламов сообщает товарищу министра внутренних дел Курлову: "Миссия преосвященного Парфения успеха не имела: никто из членов семьи не нашел возможным удостоверить, чтобы умерший выражал какое-либо желание примириться к церковью".

Попытка оскорбить память усопшего писателя, приписав ему отказ в страхе перед смертью от убеждений всей его жизни и примирение с церковью, провалилась, и тотчас же синод запретил православному духовенству совершать панихиды по Толстому.

Постановление синода: "Постановлено предписать всем епархиальным начальствам России принять все зависящие меры к тому, чтобы не допускать в церквах никаких панихид и церковнослужений по Л. Н. Толстом".

"Благочинные Петербурга получили сегодня предписание не дозволять служения панихид по Л. Н. Толстом. В случае заявления о желании отслужить панихиду по рабе Божием Льве, следует осведомиться о фамилии, и, в случае, если скажут - Толстой, панихиды не служить" или: "Синод постановил не разрешать совершения поминовения и панихид по графе Толстом", - телеграфирует митрополит Антоний в Калугу епископу Вениамину после смерти писателя.

Казалось, что смерть положит конец гонениям на писателя, однако приведенные указания синода, несомненно, преследовали цель - подогреть чувства озлобления, в свое время разбуженные отлучением, напомнить живым о греховности нераскаянно умершего.

Церковная газета "Колокол" на первой полосе номера, вышедшего 9 ноября, в очерке "Скорбь православной России и последние заботы церкви" пересказывает предысторию отлучения, подчеркивая "кротость и снисхождение христианской любви к мятежной душе писателя - ересеучителя", проявленные к нему церковью. В заключение вновь перепечатывается полный текст определения синода от 20-22 февраля 1901 г. - об отлучении Толстого от церкви.

Вскоре на первых страницах последующих номеров появилось редакционное объявление следующего содержания:

"Редакция "Колокола" выпускает 3-е дополненное издание книги В. М. Скворцова объемом 685 стр.- "По поводу отпадения от православной Церкви графа Л. Н. Толстого".

Официальная пресса после смерти Толстого не оставляла попытки оболгать его. Например, основная мысль статьи "Правительственного вестника" "Граф Лев Николаевич Толстой", опубликованной 9 ноября, сводилась к тому, что он якобы перед смертью примирился с казенной церковью. В "Заметках" А. Столыпина ("Новое время", 9 ноября) наряду с лицемерным сожалением о "дорогом покойнике" открыто защищался синод, отлучивший Толстого от церкви. На страницах траурного номера "Нового времени" 9 ноября реакционный журналист М. Меньшиков в статье "Памяти Толстого" ставил писателя в один ряд с известным мракобесом и черносотенцем Иоанном Кронштадтским: "оба по существу были одной праведности, одного великого богоискания"^*.

^* (Л. Н. Толстой в русской критике. Сборник статей. М., 1949, с. 483-484. )

"Посмотрите на оценку Толстого в правительственных газетах,- писал В. И. Ленин 16 ноября 1910 года.- Они льют крокодиловы слезы, уверяя в своем уважении к "великому писателю" и в то же время защищая "святейший" синод. А святейшие отцы только что проделали особенно гнусную мерзость, подсылая попов к умирающему, чтобы надуть народ и сказать, что Толстой "раскаялся"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 22.)

В связи со смертью Толстого В. И. Ленин написал несколько статей. Они были опубликованы в большевистской печати за границей и в России^*. В этих статьях, всесторонне раскрывавших всю сложность мировоззрения Толстого и связь его творчества с коренными вопросами русской революции, было показано, с какой огромной критической силой писатель обличал общественные порядки царской России. Эта критика,- указывал Ленин, - отличалась страстностью, силой чувства, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в своем стремлении найти настоящие причины бедствий народных масс.

^* ("Л. Н. Толстой", "Л. Н. Толстой и современное рабочее движение", "Толстой и пролетарская борьба", "Л. Н. Толстой и его эпоха".)

В статье, написанной 28 ноября 1910 года, "Л. Н. Толстой и современное рабочее движение" Ленин писал:

"Толстой знал превосходно деревенскую Россию, быт помещика и крестьянина. Он дал в своих художественных произведениях такие изображения этого быта, которые принадлежат к лучшим произведениям мировой литературы. Острая ломка всех "старых устоев" деревенской России обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания. По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей знати в России, - он порвал со всеми привычными взглядами этой среды и, в своих последних произведениях, обрушился с страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их, на разорении крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и лицемерии, которые сверху донизу пропитывают всю современную жизнь"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 39-40.)

Смерть Толстого отозвалась глубокой скорбью не только в сердцах русских людей, но и во всем мире. Студенческие и рабочие демонстрации и забастовки, явившиеся откликом на кончину великого писателя, выразили чувства протеста передовых слоев общества против царского правительства, страстным обличителем которого был Толстой.

Множество людей хотело принять участие в похоронах Толстого - первых гражданских публичных похоронах в истории России, похоронах без церковных обрядов, без отпевания. Но правительство чинило всяческие препятствия этому, и тысячи желающих не могли осуществить своего намерения. Ясная Поляна была буквально засыпана соболезнующими телеграммами от отдельных лиц и групп, отправка которых принесла многим авторам их немалые неприятности.

Правительство пресекало малейшие попытки организованно почтить память Толстого, арестовывая и высылая "в места не столь отдаленные" тех, кто публично выражал скорбь по поводу кончины писателя. Но даже массовые репрессии не могли достичь своей цели.

Многое можно рассказать об откликах на смерть Толстого - такое обилие документов, писем, воспоминаний тех лет сохранилось до наших дней. Но мы остановимся на наиболее, на наш взгляд, интересных.

I

"В конце 1910 г. произошло и следующее весьма важное событие, - вспоминает С. Ю. Витте^*, - умер наш великий писатель граф Толстой. Событие это дало повод к различным инцидентам. Все газеты, конечно, не могли не быть переполнены статьями по поводу этого события. Правительство не знало, как отнестись к этому событию.

^* (С. Ю. Витте (1849-1915) - государственный деятель конца XIX - начала XX века.)

Его величество сделал резолюцию на донесении о смерти Толстого, что Толстой был великий художник, а затем, что бог ему судья.

Я со своей стороны все-таки думаю, что Толстого, кроме бога, будут постоянно судить русское общество и русский народ, что Толстой, кроме того, что был великим писателем - художником, был и великим человеком, что многие из его политических взглядов, может быть, неверны, и я лично нахожу, что некоторые из них представляют заблуждение, но что тем не менее Толстой не только в области художества, но и в области мышления оказал и будет оказывать на Россию, и не только на Россию, но и на умы всей Европы громадное влияние.

Влияние его происходит от того, что он в своих мыслях и суждениях умел отрешиться от многих мнений, которые внушены исключительно эгоистической природой человека. Наконец, величайшая заслуга графа Толстого - это то, что он искренне верил в бога и своим громадным талантом умел внедрить эту веру в сердца многих тысяч людей и таким образом боролся с атеизмом и русским нигилизмом, которые имели такое большое влияние на умы молодого русского поколения семидесятых годов прошлого столетия.

Что касается правительства, то и тут оно хорошо не знало, на какой ноге танцевать: с одной стороны, совсем игнорировать такое великое событие, как смерть Толстого, было невозможно; безусловно охулить этого великого человека было невозможно; с другой стороны, допустить выражение особой печали и печальных манифестаций по поводу смерти Толстого было неудобно, а потому и в этом случае, выражая как бы соболезнование по поводу смерти, вместе с тем принимали исподтишка полицейские меры для того, чтобы все соболезнования выражались в обществе в возможно скромных размерах.

Замечательно то, что ни один, не только из русских, но также и из иностранных писателей, не имел и ныне не имеет такого мирового значения, как Толстой. Никто из писателей за границей не был столь популярен, как Толстой. Этот один факт сам по себе указывает на значение таланта этого человека"^*.

^* (С. Ю. Витте. Воспоминания. М., 1960, т. 3, с. 537-538.)

Воздавая должное памяти Толстого, Витте дал ему характеристику как писателю мирового значения. Вместе с тем, рассматривая деятельность Толстого с позиций апологии самодержавия и религии, Витте особенно оценил его умение внедрять в сердца людей веру в бога. То есть то, в чем именно великий писатель более всего заблуждался и за что его критиковал В. И. Ленин в своих статьях.

II

"На 9 ноября был назначен концерт всемирно известного исполнителя произведений Шопена, Листа и Брамса - пианиста Готфрида Гальстона, - вспоминает Андрей Лесков ("Орловская правда", 1940, 20 ноября) о несостоявшемся в Москве концерте. - По случаю смерти Толстого к назначенному часу народу собралось немного. У входа томился одинокий полицейский. Говорили о возможной отмене концерта. Но вот на эстраду вышел Гальстоп, молча сел за рояль... и по залу поплыли торжественные, величественные звуки траурного марша Шопена. Все встали. С последним аккордом Гальстон встал и молча ушел. На другой день стало известно, что Гальстон был оштрафован на 100 рублей за публичную демонстрацию своего преклонения перед памятью умершего писателя".

III

В ноябре 1910 года была издана открытка с портретом Л. Н. Толстого и датой его смерти. На обратной стороне открытки была напечатана телеграмма, посланная студентами Петербургского университета в Ясную Поляну на имя В. Г. Черткова, в которой говорилось: "Студенты С.-Петербургского университета, глубоко потрясенные и опечаленные смертью великого писателя и мятежного духом мыслителя Л. Н. Толстого, сливают свое горе с горем России и всего мира... не побежденный в поединке со светским и церковым официальным миром, ушел он, оставив нам вечную память о своей борьбе с неправдой современного социального уклада".

Петербургский комитет по делам печати наложил арест на открытки, запретив их продажу, как призывающие к протесту и антиправительственным выступлениям ("Комсомольская правда", 1960, 19 ноября).

IV

Когда Россию облетела весть о смерти великого писателя, костромская газета "Северная заря" вышла с большим портретом Л. Н. Толстого на первой странице, обрамленной траурной рамкой. В этом же номере был напечатан призыв к проведению общественной гражданской панихиды. Ранним утром полиция ворвалась в типографию и уничтожила все экземпляры газет, за исключением некоторой части, которую успели вывезти и пустить в продажу. На издателя газеты был наложен значительный штраф - 500 руб., дежурный редактор в административном порядке был посажен на 3 месяца в тюрьму, а газета была закрыта ("Таганрогская правда", 1960, 20 ноября).

V

"Благодаря связям с редакцией местной газеты,- рассказывает А. Синани, - мой отец, Синани^* - владелец известного в Ялте книжного магазина, один из первых в Ялте узнал о кончине Толстого и тотчас же в витрине своего магазина сделал выставку, посвященную его памяти.

^* (И. А. Синани (ум. 1917) - ялтинский книготорговец. Его магазин пользовался широкой известностью, особенно среди писателей, литераторов, актеров и художников.)

Большой портрет Льва Николаевича, украшенный хризантемами, поместили в центре окна, прикрепили надпись:

"Лев Николаевич Толстой - великий писатель земли Русской скончался 7 ноября 1910 года". А вокруг портрета разложили его книги, начиная от "Войны и мира", "Анны Карениной" и кончая маленькими дешевыми книжечками издательства "Посредник", задрапировали лампочки крепом и зажгли электричество.

У окна тотчас же собралась толпа. Никто еще не знал о смерти Толстого. Все с волнением читали это сообщение. Тут же, около окна, возникали группки, велись горячие беседы.

Этого не могла допустить полиция. Отец отказался выполнить требование полиции - убрать выставку с витрины. Дали знать полицмейстеру. Он прикатил к магазину, потребовал прекратить демонстрацию и убрать портрет, угрожая высылкой из Ялты. Отец вынужден был завесить окно. Но в Ялте уже прошел слух, что полиция запретила выставку, начались разговоры, упреки в адрес полиции. Полицмейстер вновь появился в магазине, но уже с просьбой открыть выставку, "дабы прекратить ненужные толки".

- Только без этих красных цветов, - сказал он.

- Хризантемы красными и не бывают. Они только кирпичного цвета, - ответил отец.

- Ну все равно. Без цветов и надписи! Книги и портреты - ваш товар.

- Ничего менять не буду. Отмечаю смерть Толстого завешенным окном, - сказал отец.

И портрет Толстого оставался на выставке завешенным дней десять.

Толстой и после смерти продолжал пугать полицию"

("Курортная газета", 1960, 20 ноября).

Черносотенцы и реакционеры всех мастей и оттенков извергали потоки злобной ругани и клеветы, глумясь над усопшим писателем, чиня всякие препятствия к увековечению его памяти.

Уже известный нам злобный пасквилянт Сопоцько, издатель благонадежно-верноподданнического журнальчика "Студент-христианин", в № 1 и 2 за 1910 год еще при жизни писателя поместил статью с рекомендациями, "как хоронить"... Толстого.

В том же году в нескольких номерах он публикует "сатиру", насыщенную циничным зубоскальством по адресу Толстого и его друзей.

В № 1 и 2 за 1911 год Сопоцько выступил со статьей "Из личных воспоминаний о Льве Толстом", в которой выражал свое "радование" по поводу смерти писателя.

В годовщину смерти писателя в № 10 за 1911 год журнала "Врач-христианин", заменившего "Студента- христианина" (так как Сопоцько тогда был уже врачом), юродствующий издатель сообщил, что Толстой "низринут богом во ад, где и будет мучиться миллиарды столетий и вечные веки!"^*.

^* (Л. Н. Толстой. Летописи Гослитмузея. Под ред. В. Д. Бонч-Бруевича и Н. Н. Гусева. М., 1938, с. 128-133.)

Подобных личностей, науськивающих на Толстого толпу либо за плату, либо за расположение начальства, было немало. Небезынтересно в связи с этим ознакомиться, как же воспринял известие о смерти писателя вдохновитель реакционно-черносотенной своры, почетный член "Союза русского народа", самодержец всея России Николай Второй?

"Царь списал приготовленную для него напыщенную резолюцию на докладе, призывая бога к милостивому суду над скончавшимся отлученным христианином . В реакционной печати царские слова расцвечивались бенгальскими огнями открытой лести, но это не удовлетворяло Николая; его ум более всего подвижный в области религиозных исканий, тревожился сомнениями, правильно ли поступил Синод, запретив заупокойные службы и похороны по обряду? Казалось, было с кем посоветоваться на эту тему, но царь выписывает из Сибири своего давнишнего приятеля; кого бы вы думали, однако? Григория Распутина, профессионального растлителя девушек и разоблаченного даже ультра-черносотенным архиереем Гермогеном негодяя. Вот подлинные слова Распутина в вагоне I класса сибирского экспресса, сказанные его спутнику: "Не первый раз еду в Царское Село... Правда, придворные меня не любят... Ну да я как бы к дядьке наследника в гости хожу, а там меня проводят к царю, и я с ним и царицей за одним столом сижу, чай пьем, разговариваем. А теперь меня царь вызывает, чтобы насчет того поговорить, правильно ли попы поступили, что Толстого отказались хоронить. Царь считает, что поступили они глупо". Характерно, что Распутин, едучи в Царское, уже знает мнение царя. Не переписывается ли он с ним?" Резонно задает вопрос автор книги "Последний самодержец"^*.

^* (В. П. Обнинский. Последний самодержец. Берлин, 1912, с. 492-493.)

"Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во времена расцвета своего дарования в творениях своих родные образы одной из славнейших годин русской жизни. Господь Бог да будет ему милостивым судьей. Николай".- Г. П.

Какова же была "консультация" последнего временщика последнего царя?

Об этом нам поведал бывший иеромонах Илиодор (С. Труфанов) в своих воспоминаниях о Распутине:

"В ноябре месяце этого года (1910.-Г. П.) я послал царю Николаю телеграммы по случаю смерти графа Л. Н. Толстого ("великого богохульника и растлителя всего человечества"). Григорий откликнулся. Он прислал мне такую телеграмму: "Немного строги телеграммы, заблудился (Толстой) в идее, виноваты епископы - мало ласкали..."

Позже Распутин добавил:

"Епископы люди жестокие, как дьяволы. Папа (царь.-Г. П.) говорит: - что если бы они ласкали Л. Н. Толстого, то он бы без покаяния не умер. А то они сухо к нему относились. За все время один Парфений и ездил к нему беседовать по душе. Гордецы они!^*"

^* (С. Труфанов. "Святой черт" ("Голос минувшего". М., 1917, № 3, с. 56, 62).)

"...Самый обыкновенный, стоящий ниже среднего уровня, грубо суеверный и непросвященный человек"^*, каким был Николай II, не мог постичь закономерности событий, - не мог понять, что церковные похороны Толстого были бы надругательством над памятью великого писателя и мыслителя, отлучившего от себя православие.

^* (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 36, с. 168.)

Еще в дни тяжелой болезни писателя Столыпин тайно предложил московскому градоначальнику принять меры, чтобы не допустить демонстраций в Москве в случае смерти Л. Н. Толстого. Поэтому 7 ноября, в день смерти писателя, студенческие сходки в высших учебных заведениях Москвы подверглись нападению жандармов в полиции. На сходках произносились речи против царского правительства и выдвигалось требование о немедленной отмене смертной казни. Полиция и жандармы неистовствовали на улицах, жестоко расправляясь с демонстрантами, арестовывали их, отбирали портреты писателя, конфисковывали посвященные памяти Л. Н. Толстого газеты. В этом им помогали черносотенцы, октябристы и кадеты, принимавшие все меры, чтобы не допустить антиправительственных выступлений.

Касаясь отношений разных партий к демонстрациям, В. И. Ленин беспощадно бичевал "Голос Москвы", орган октябристов, и "Русские ведомости", орган кадетов, уличая их в попытках срыва демонстрации в связи со смертью Л. Н. Толстого.

"К счастью, - писал В. И. Ленин, - подлая подножка, подставленная демократии кадетами, не удалась. Демонстрация все же состоялась"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 2.)

Вопреки репрессиям царского правительства и провокациям буржуазных партий демонстрации по случаю смерти Толстого как в Москве, так и в других городах превратились в крупные революционные выступления против царизма.

"Рабочие Москвы живо откликнулись на смерть великого писателя. На ряде фабрик и заводов рабочие прекратили работу, организовали митинги и траурные собрания, на которых выразили свою скорбь по поводу большой утраты, понесенной всей Россией со смертью Толстого.

Демонстрации в связи со смертью Л. Н. Толстого В. И. Ленин оценил как важный признак начала нового революционного подъема в стране, инициатором которого явился пролетариат"^*.

^* (П. Н. Шарова. История Москвы. М., 1955, т. 4, с. 244-245)

"Пролетариат начал,- писал Ленин. - Другие, буржуазные, демократические классы и слои населения, продолжают. Смерть умерено-либерального, чуждого демократии, председателя I Думы, Муромцева, вызывает первое робкое начало манифестаций. Смерть Льва Толстого вызывает - впервые после долгого перерыва - уличные демонстрации с участием преимущественно студенчества, но отчасти также и рабочих... Русский народ просыпается к новой борьбе, идет навстречу новой революции"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 74-75.)

"Русские рабочие, - отметил В. И. Ленин, - почти во всех больших городах России уже откликнулись по поводу смерти Л. Н. Толстого и выразили, так или иначе, свое отношение к писателю... В общем и целом это отношение выражено в напечатанной в газетах телеграмме^*, посланной рабочими депутатами III Думы"^**.

^* ( Имеется в виду следующая телеграмма, посланная в Астапово на имя В. Г. Черткова социал-демократическими депутатами III Государственной думы: "Социал-демократическая фракция Государственной думы, выражая чувства российского и всего международного пролетариата, глубоко скорбит об утрате гениального художника, непримиримого, непобежденного борца с официальной церковностью, врага произвола и порабощения, громко возвысившего свой голос против смертной казни, друга гонимых".- Г. П.)

^** (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 38.)

Лев Толстой один из тех гигантов, которые живут для всех времен и для всех народов.

Почти 70 лет отделяют нас от даты смерти писателя, но он был и остается нашим современником.

Несколько поколений советской молодежи со школьной скамьи познают творчество писателя, сопереживают с героями и героинями его произведений.

По данным Всесоюзной книжной палаты, на 1 января 1977 года тираж произведений Толстого, изданных только в СССР, превысил 200 млн. экземпляров.

Художественные произведения Толстого заняли прочное место на театральных сценах и экранах.

Произведения Толстого изучаются советскими и зарубежными филологами, философами и историками - авторами многочисленных трудов, посвященных жизни и творчеству великого писателя.

Оговоримся, что некоторые зарубежные "толстоведы" выступают против ленинской трактовки мировоззрения и творчества Толстого, по-своему толкуют труды писателя на религиозно-моральные темы, по-своему объясняет позицию церкви.

Рассказ о Толстом наших дней, защита его наследия от всякого рода чуждых нам толкователей - большой самостоятельный труд. Мы же закончим изложение истории отлучения Льва Толстого от церкви первыми годами становления Советской власти.

Имя великого писателя заняло в Стране Советов подобающее ему место - классика русской литературы, в наследии которого "есть то, что не отошло в прошлое, что принадлежит будущему" (Ленин).

В первые же годы после Октября Совнарком, заботясь о сохранности всего, что связано с жизнью и творчеством Л. Н. Толстого, постановил объявить московский дом Толстого в Хамовниках национальной собственностью и отпустить средства на поддержание усадьбы Ясная Поляна в том виде, в котором она находилась при жизни писателя.

С особенной теплотой относился Ленин к творчеству Толстого, гордился им, как великим писателем земли русской, находил отдых в перечитывании любимых отрывков из его произведений.

"Как-то пришел к нему (Ленину.- Г. П.), - вспоминает Максим Горький, - и - вижу: на столе лежит том "Войны и мира".

- Да, Толстой! Захотелось прочитать сцену охоты, да вот, вспомнил, что надо написать товарищу. А читать - совершенно нет времени. Только сегодня ночью прочитал вашу книжку о Толстом.

Улыбаясь, прижмурив глаза, он с наслаждением вытянулся в кресле и, понизив голос, быстро продолжал:

- Какая глыба, а? Какой матерый человечище! Вот это, батенька, художник... И - знаете, что еще изумительно? До этого графа подлинного мужика в литературе не было.

Потом, глядя на меня прищуренными глазками, спросил:

- Кого в Европе можно поставить рядом с ним?

Сам себе ответил:

- Некого.

И, потирая руки, засмеялся, довольный"^*.

^* (М. Горький. Собр. соч. Т. 18. М., 1963, с. 280. )