Спор о дожде

Лев Николаевич сидел за маленьким старинным фортепьяно и подбирал тихие и грустные аккорды. Видать, нерадостно было у него на душе в этот день. И он даже обрадовался, когда увидел во дворе чужих людей, поспешил к ним навстречу.

Это были ходоки из села Покровки - три старика: Игнат Федосов, Матвей Васин и Кондрат Игошин. Все трое были бедно одетые, с сухими и хмурыми лицами.

- К твоей милости, ваше сиятельство, - снял шапку Кондрат Игошин, когда Лев Николаевич с ними поздоровался и усадил их возле веранды на скамейку. - Просим покорнейше и нашу Покровку включить в список голодающих.

Толстой ответил, что он уже просил комиссию о включении их села в этот список.

- Видно, конец нам пришел, все с голоду помрем, - заговорил Игнат Федосов, поглаживая свою седую бороду и глядя на Толстого. - Сказывают, неурожай - наказанье божье. А только разве мы грешнее других?

- Нет, не грешнее, - ответил Лев Николаевич. - Но Самарская губерния близко к пеклу.

Старики подняли глаза на Льва Николаевича. Им не совсем было понятно то, что сказал Толстой. Раз пекло, значит, ад. А коль так, то почему же ад должен быть ближе к Самарской губернии, а не к какой-нибудь другой...

- Шутишь ты, ваше сиятельство, - сказал с испугом Федосов. - Мы так кумекаем: прогневили бога, вот он за грехи наши и морит нас голодом.

- А наши дети-то, поди, еще и не грешны, - обратился к Федосову старик Матвей Васин. - Им-то за что страдание такое?

- От плохого корня и плод страдает, - не унимался Федосов.

- Последние крохи отрываем от детей и несем в церковь, да, видно, попы неусердно молятся за нас, потому дождя-то и нет, - добавил Кондрат Игошин.

Лев Николаевич слушал ходоков и все больше хмурился :

- Дождь - это не поповское дело, - вставил он.

- По-твоему, ваше сиятельство, дождик - не от бога? - стал придираться старик Федосов.

Лев Николаевич пожал плечами. Деду Игнату, как звали Федосова другие ходоки, это в Толстом еще больше не понравилось, он собирался что-то сказать, но Кондрат Игошин, зная характер Игната, спросил Толстого :

- Про пекло ты сказывал, ваше сиятельство. Далече ли оно?

- Нет, недалече, - ответил Лев Николаевич. - За оренбургскими степями - оно-то и мешает дождю быть.

И он стал пояснять ходокам, что там, далеко за степями, есть большая пустыня, очень горячая пустыня Кара-Кум. Там скопляется сухой ветер, приходит в их степь и выжигает все дотла.

Старик Федосов невольно скривил губы:

- Экая басня мудреная: бог, мол, тут ни при чем, все делает пустыня Кума-Кум...

- О боге я ничего не сказал, - возразил Лев Николаевич.

- Верно, о боге ты не сказал, - продолжал язвить старик Федосов. - А мы просим тебя, ваше сиятельство: скажи, почему этот горячий воздух идет на нас, а не в другое место?

Толстой взял у Игошина кнут и кнутовищем стал рисовать на земле, где эта пустыня, как она простирается и какими путями идут ветры...

- Оттуда вот и наступает засуха на нашу степь и не встречает никакой преграды на своем пути, лесов-то нет, остановить ее некому, - говорил он.

- Правда, правда, ваше сиятельство, - поддержал Толстого старик Матвей Васин. - Как настанет весна, так в наших местах и дуют и дуют ветры...

Игнат Федосов не сдавался. Он сердито допрашивал Толстого:

- Это кто же гонит из пустыни твоей на нас сухие ветры?

- Воздушные потоки...

Федосов засмеялся в лицо Льву Николаевичу и укоризненно покачал головой:

- Ты, ваше сиятельство, не сказывай нам про такое, тебе никто не поверит. Беда наша - мало богу молимся. Почаще бы в степь выходили да святой водой землю святили б, тогда никакая там Кума-Кум дождю не помешала б.

Толстой молчал и слушал. Федосов, чтоб еще больше убедить графа, обратился к другим своим ходокам:

- Скажите вы ему, что много разов так бывало: горят хлеба, вянут травы, жара стоит - дышать нечем. А пройдут с молебствием, и бог посылает дождик.

- Верно сказывает Игнашка, - поддерживает Федосова старик Васин. - Было эдак и в позапрошлый год. - Он показал посохом на старика Игошина. - Вон и Кондратка то же скажет. Так ведь было? Игошин улыбнулся Льву Николаевичу:

- Было, было. Умственный поп-батюшка у нас жил.

- Вот видишь, ваше сиятельство, - обрадовался Федосов. - Даже Кондрат, не дюже верующий, то же тебе сказывает.

А старик Кондрат Игошин дальше продолжает:

- Началось это молебствие у нас, а мой покойный отец, умер без соборования и причастия, смеется над попом и псаломщиком: "Эх, хитрецы-мудрецы, говорит, на той неделе не молебствовали, потому дождя не предвиделось, а через два дня дождик и без молебствия пойдет..."

Старик Федосов даже зашипел на односельчанина и замахнулся было посохом на него. Спору тому о дожде помешал кучер Сергей Татаринцев. Он доложил Льву Николаевичу, что лошади заложены. Ходоки стали прощаться и снова напомнили о своем деле.

- Да, да, я похлопочу о вашем селе, - обнадежил Лев Николаевич.

- Сделай божескую милость, - поклонился ему старик Федосов. - Да не гневайся, что эдак с тобой по-мужицки калякали. Дело-то больно сурьезное - поля горят, а мы народ темный. Прощевай, ваше сиятельство.

- Прощайте, - Толстой подал каждому руку. - Днями буду в вашем селе.

Когда ходоки ушли, Лев Николаевич поинтересовался у кучера Татаринцева о верующем старике Федосове и не лишнего ли он ему сказал...

- Лишнего!? - усмехнулся кучер. - Этому Федосову слова бы не надо сказывать. Ишь, как за бога он стоит, а сам брата родного в тюрьму посадил, чтоб хозяйство его себе захапать. Он такой "богомолец" - только для себя.

Лев Николаевич достал свою записную книжку и стал торопливо делать какие-то пометки.