Свой человек

Случилось это летом, в тихий солнечный день. В Гавриловне случилось. На улицах - ни одного взрослого. Все на жнитве, в поле. И только на краю села у кузницы три наших деда: старик Куканов, сват его - дед Чирьев и кум Чирьева - Сам-Кукуша, как Самсона Кукушкина прозывали.

Стоят эти трое стариков и о чем-то спорят. Чирьев и Кукуша покуривают, а дед Куканов достал из кармана табакерку и в щепоти табак держит, чтоб понюхать. Да ему Лев Николаевич помешал.

- Никак его сиятельство сюда идет, - заприметил дед Куканов и табакерку в карман прячет.

- Кажись, сюда, - соглашается Чирьев и свою цигарку в руке мнет. - Да и босиком идет-то...

Вглядываются в Толстого старики и видят, верно, в руках несет сандалии, а сам прямо по пыли босыми ногами ступает. Смех забрал наших дедов: граф в шляпе, а босиком.

А Лев Николаевич совсем уж близко, старики снимают шапки и кланяются.

- Добрый день, ваше сиятельство.

- Здравствуйте... добрый день, - отвечает Толстой и спрашивает стариков, есть ли у них в селе сапожник, хотя бы холодный.

Замялись старики. Слово "сапожник" они знают, а вот про холодного впервой слышат. Однако ж дед Чирьев отвечает:

- Сами обходимся. Сапоги только на пасху да в престольный праздник надеваем. В остальные же дни лапти у нас. Порвутся - новые обуваем.

Вздыхает Лев Николаевич: неужели до самой Патровки придется босиком идти? А дед Сам-Кукуша и вспомни тут про шорника и говорит:

- А тот "казанский сирота", что недавно из Казани приехал, по сапожному делу не смекает? Ну на постое у бабки Маркушихи стоит...

- Верно, приезжий-то мастеровой, - соглашается дед Куканов. - Сказывали, шорник он, а это дело схожее: и тот и другой шилом орудует. Да, может, и правда, что по сапожному делу смекает... Пойдемте, ваше сиятельство, я вас до мастерового доведу. А коль не поможет он, мы вас в беде не оставим...

Шорник же и впрямь сапожником оказался. Да чинить обувь незнакомому человеку не стал.

- Некогда нам, - говорит мастеровой Толстому. - Срочный заказ: не починю к обеду сапоги мельнику, без муки останусь. А у меня семья. Каждый рот есть просит. Вас же всяких тут много. Не солнышко я, всех не обогрею.

Стоит Лев Николаевич у порога и жалеет теперь, что не позволил старику открыть мастеровому, кто починить сандалию просит. А шорник постукивает себе молотком и будто не замечает его. Дескать, разговор у нас с тобой кончен и нет резону продолжать.

- А кусочек дратвы с шилом можешь дать? - обращается Толстой к шорнику. - Я сам починю.

Только тут шорник поднял глаза на незнакомого человека и хотел было крепким словечком шугнуть, да слышит, что тот обещает за все заплатить, бросил моток дратвы, коробку с деревянными шпильками подвинул, бурчит:

- Шило только не сломай. Это тебе не город, тут днем с огнем шила не сыщешь.

Лев Николаевич ничего не ответил. Садится на перевернутую табуретку и начинает мастерить. Шорник нет-нет да и глянет, видно, ему шила жалко. А вскорости приостанавливает стучать молотком и наблюдает, как "мудрит" его захожий гость. Дратву затягивает умело, стежки кладет ровно.

- А ведь ладно кладешь и заносишь руку. Видать, тоже по этому ремеслу ударял? - спрашивает он Толстого.

- Приходилось, - отвечает Лев Николаевич. Вмешивается тут в разговор и шорникова жена:

- Плохое наше ремесло, и хорошо ты сделал, что бросил. Хозяйствовать куда лучше. Ишь, чистеньким ходишь, а мой не снимает с шеи черный фартук, оба бьемся, как рыба об лед, а вдоволь хлеба не видим.

- Ладно, раскудахталась, - сердится шорник и еще шибче стучит молотком.

Тем временем Лев Николаевич заканчивает свою сандалию и мастерового благодарит:

- Вот и спасибо...

И протягивает ему несколько серебряных монет.

- Ты чего это? - недоуменно глядит шорник на Толстого. - За что же? Сам чинил. Да и человек свой. Ничего не надо!

Опять вмешивается тут шорникова жена, перехватывает серебро и оправдывается:

- Уж если бы у нас за душой была копейка, ни за что не взяли бы от своего брата сапожника. Сам-то, наверно, был в нужде и знаешь, как иной раз не хочется брать, а приходится. Ну, спасибо, как там тебя и откуда ты, спасибо...

Спрашивает Лев Николаевич жену шорника, когда она вышла проводить его в сени, большая ли семья. - Одних детей семеро, - вздыхает шорникова жена, - да муж того... - Пьет? - догадывается Лев Николаевич. - Пьет. Морщится Толстой и тяжеленько вздыхает: - Для пьяниц я туговат. Ох, не люблю таких. И протягивает ей еще несколько монет: - Возьми, купишь что-нибудь детям.