Чудной мужик

Весь день Толстой провел в Патровке, подворно обходя бедных крестьян. Одних вписывал в список голодающих, другим тут же давал деньги на покупку хлеба.

К Алексею Волошкину Лев Николаевич пришел перед вечером, хотя слышал о нем от крестьян уже с утра. Он слышал, что Волошкин многосемейный и нуждается в немедленной помощи. Кроме того, о Волошкине ему говорили еще в Гавриловке. Ему говорили, что этот мужик далеко не похож на остальных патровских хлебопашцев. Самоучкой одолел грамоту, книжки читает, да и года два работал в городе на заводе.

Волошкин сидел на пороге своей избы и чинил хомут. Возле играло трое ребят. Они запрягали в игрушечную телегу белую собаку, собираясь "выезжать на жнитво". Завидев чужих людей, собака вырвалась и, подбежав к воротам, залаяла. Волошкин поднял глаза. Отбросив в сторону хомут, он поспешил навстречу Льву Николаевичу, который подходил вместе со своим кучером Сергеем Татаринцевым.

- Здравствуйте, - поклонился Лев Николаевич, - принимай, хозяин, гостей.

- Милости прошу, ваше сиятельство. Проходите, пожалуйста. Кстати, баба готовит затируху...

Вошли в дом. Лев Николаевич спросил, сколько человек семьи.

- Девять душ.

- Тяжело?

- Тяжеленько, ваше сиятельство, да куда ж денешься? Всем нелегко.

Толстой занес в список число детей, состояние хозяйства, сообщил, что в Патровке скоро откроется столовая. Затем достал из кармана десять рублей и подал Волошкину.

- Вот тебе пока на хлеб детишкам.

- Не надо, ваше сиятельство. У меня на недельку хлеба хватит. Лучше отдайте эти деньги соседям. Они уже который день не видят хлеба.

- А ты возьми, Алексей Федорович, - посоветовал Сергей Татаринцев, кучер Толстого, - Возьми, А к соседям мы сейчас зайдем.

- Нет, спасибо, - поблагодарил Волошкин Льва Николаевича, но от денег отказался.

Он некоторое время молчал, опустив голову, как бы обдумывая свое тяжелое положение. Потом глянул на добротную блузу Толстого, перевел взгляд на свой пиджак весь в заплатах и, словно про себя, молвил:

- Помогут ли нищему заплаты?..

Лев Николаевич сдвинул брови. Он знал эту мудрую пословицу, что не заплаты нужны на лохмотья, а новая одежда. Однако сделал вид, будто не расслышал. Стал расспрашивать дальше, много ли земли у Волошкина, как засевал, кто в Патровке сильно нуждается в помощи. Волошкин указал на ряд соседских дворов и проводил гостей за ворота.

Отойдя немного от дома Волошкина, Толстой оглянулся и, выждав, пока хозяин скроется за калиткой, тихо сказал кучеру:

- Я прошел три села, но только один человек попался, который не принял денег. А как он мне ответил! Ты понял, Серега?

- Да он чудной, Лев Николаевич. Завсегда такое отмочит, что хоть стой, хоть падай.

- Значит, ты не понял, Серега. То, что он сказал - не смешно. Это очень серьезно.

Некоторое время они шли молча.

- Волошкин давно в Патровке? - снова спросил Лев Николаевич кучера.

- Давно. Отец у него тоже чудаком слыл. Село наше раза три бросал и уходил в город. Там и в тюрьму угодил. Ударил то ли полицейского, то ли самого пристава, ну на год его и в каталажку. А вернулся в Патровку таким же чудаком. Бывало, начнет сказывать такие сказки, аж заслушаешься. Выдумщик большой...

Толстой оглянулся на избу Волошкина и сказал:

- Раз сидел в тюрьме, значит понимающий. Человек, которого кусала тюремная вошь, многое знает...

На следующий год Лев Николаевич снова посетил Патровку. В волостном правлении он поинтересовался и Волошкиным. Ему сказали, что Волошкин "живет худо": соломенную крышу со своей избы продал на корм, а забор сломал на топливо. Толстой решил побывать у Волошкина. Все во дворе говорило о разорении. Только дети па-прежнему беззаботно играли около избы. Собаки уже не было, то ли сама сбежала, не выдержав голода, то ли кто-то украл и съел.

Лев Николаевич застал Волошкина за работой: хозяин отбивал косу. Толстой присел на корточки и стал расспрашивать, как живут после неурожая крестьяне. Волошкин перечислил тех, кто покинул Патровку, и тех, кто помер с голоду.

- Вижу, и у тебя жизнь не красна, - оглядывая кругом, говорил Волошкину Лев Николаевич. - Дом без крыши, двор разгорожен. - Он помолчал. - А знаешь что? У меня без дела стоит небольшой домик у "Острой шишки", продавать я его не думаю. Бери его. Крышу перекроешь, да и на забор хватит.

Волошкин хотел что-то сказать Льву Николаевичу, но, пожав плечами, еле заметно усмехнулся и смолчал.

- Ну, говори, говори, не стесняйся, - понукал Толстой. - Не хочешь брать, так и скажи. Не надо, мол. В прошлом году не взял же у меня денег.

Волошкин прямо глянул в глаза Толстому, затем начал отряхивать пыль с рукава своего ветхого пиджака и тихо, но многозначительно проговорил:

- Опять вроде не того... Крыша-то у дома будет новая, а стены старые, подгнившие. Весь дом же ломать и новый ставить - время еще не то, да и силы еще не те...

- Воля твоя, - сказал Лев Николаевич, пытливо всматриваясь в Волошкина. Он не стал больше его уговаривать, и обо всем рассказал кучеру Татаринцеву, когда они выехали из Патровки:

- Отказался твой Алексей Федорович от моего дома. Крыша, говорит, будет новая, а стены старые - подгнившие. М-да...

- Я же сказывал вам, Лев Николаевич, что чудной он. Больно богатых не любит.

- Вот это ты, пожалуй, правду сказал, - вздохнул Толстой. - Верно, богатых Волошкин не любит. А может быть, Серега, их и любить не за что? А?

На это кучер Сергей Татаринцев ничего не ответил Льву Николаевичу.