Человек

Так, сказывают, дело-то было. Жил в Гавриловке бедняк, Софроном звали. Была, знамо, и фамилия у него, да теперь никто ее не упомнит. Чирьев ли, Чижов ли, а может, по-другому как-то, но только с буквы "Ч" начиналась.

У Софрона лошадь была. Кличка той лошадки Буланиха. И та лошадка кормила Софрона, а вот Буланиху кормить Софрону было нечем. Сенокоса не имел.

Вот и приходилось бедняку с Буланихой своей кормами побираться. Когда удастся ему выпросить у богатеев маленько сена накосить, а когда и без спросу на чужой сенокос заехать. Случилось такое и в тот год, когда Лев Николаевич с Софьей Андреевной да с детками в своем самарском имении лето жили.

Едет Софрон к графскому сенокосу да разговор со своей Буланихой ведет:

- Неладно, знамо, наше, Буланиха, дело-то. Да куда же денешься, когда взять негде. Авось не попадемся. Забираться далеко в траву не станем, и в случае чего - раз и за межу: я, мол, не я и лошадь не моя.

Так с разговором этим Софрон и до графского сенокоса доехал. Остановил свою Буланиху у межи, сам же взял косу. Прошел рядок-другой и тяжело вздыхает. Хороша, дескать, трава, да чужая. Кабы сенокос этот был его, как бы он здесь трудился!.. Косил бы да красой степной любовался. А тут надобно спешить, чтоб никто не застал да за воровство в каталажку бы не отправил.

Ну, Софрон и спешил, да так спешил, что перестал поглядывать на дорогу, - не едет ли кто. Увидел всадника уже с собой рядом. Увидел и похолодел" Сам хозяин! Сидит в седле, молчит, да с ног до головы незнакомого косца оглядывает. И Софрон молчит и крепко в руках косу держит.

- Косишь? - слышит бедняк слово, а ответить барину про то, что в другом месте косить негде, не может.

- Ты чей будешь? - Лев Николаевич далее вопрос Софрону.

- Гавриловский, - Софрон отвечает да просит его сиятельство не наказывать. - Кабы можно по-другому, нешто я поступил бы так. Просил я богатых косить исполу, даже за третью копну согласен, - не дают. Зимой же Буланиха есть запросит... Вот... сам и посуди, куда мне подаваться?

Ответил не сразу Лев Николаевич. Глянул на дорогу он, словно кого-то поджидал, потом сызнова с головы до ног Софрона смерил и говорит:

- Ну, вот что - быстрее собери накошенную траву и отъезжай подальше за межу. Позади меня на графской карете едут, и как бы ты им не попался на глаза с этим сеном. На беду тогда наскочишь.

Не дослушал Софрон Льва Николаевича и начал скошенную траву в копенки собирать, чтоб легче да быстрей сложить ее в телегу. Лев Николаевич уехал, а вскорости и карета мимо Софрона прокатила. В карете ехала графиня. Софрон снял шапку и низко поклонился, словно за графское сено ее благодарил.

Когда же карета удалилась, Софрон облегченно вздохнул, глянул туда, куда Лев Николаевич уехал, и сам себе молвит:

- Непонятный людям человек. Хозяин и не хозяин своему добру. "Берегись, мол, позади графская карета едет". Нешто другой бы так поступил? Тут бы и плетью отстегал, и ругательством обсыпал, да еще бы и в волость потащил.

Задумался Софрон: теперь бы уж можно и дальше без страху косьбу продолжить. Да не стал того он делать. Сложил все, что было скошено, в телегу, подошел к своей Буланихе и стал взнуздывать, Взнуздывает да по привычке разговор с ней ведет:

- Вот какие, Буланиха, есть на свете люди... Взял Софрон в руки вожжи и в телегу прыгнул.

Оглянулся на траву зеленую, что за межой стояла, на два второпях сделанных прокоса и свой разговор продолжает:

- Вот его сиятельство какой ЧЕЛОВЕК!

А то еще случай был и тоже в сенокосную пору. Об этом Захар Кузнецов, кучер Толстого, так сказывал.

В то утро Лев Николаевич надел соломенную широкополую шляпу, взял палку и пошел на прогулку. Часто он так ходил. Уйдет, бывало, в степь, обещает к завтраку вернуться, а сам так далеко зайдет, что едва к обеду воротится.

Вот и тогда эдак же: время к завтраку было, а Лев Николаевич все не шел. Управляющий и говорит, чтоб кучер Захар поехал встречать графа. Ну, Захар уж к тому времени знал, где графу гулять любо. Отъехал от хутора эдак версты три, глядит, а на пригорке у дола лежит куча сена и рядом стоит рыдван с худенькой лошаденкой. На рыдване мужик укладывает сено, а Лев Николаевич ему вилами подает. Подъехал Захар к ним поближе. Сено было наложено, и Лев Николаевич с мужиком увязывают воз веревкой. А мужик был из дальнего села и, видать, не знал барина.

- Вот хорошо, Захарушка, что ты приехал, - говорит Лев Николаевич, - выпряги из тарантаса Гнедка и закладывай его в этот воз, вывези на гору, а то вишь какая у него хилая лошаденка. Да подальше проводи его, а затем вернешься и захватишь тарантас. Я ждать тебя не буду, пешком пойду.

Тут мужик и догадался, что сам хозяин ему помогал накладывать сено, и повалился в ноги.

- Не надо так, - говорит мужику Лев Николаевич. - Не люблю, когда люди унижаются. Скорее перепрягайте лошадей и с богом.

Мужик встал и сызнова графу:

- Так сено-то ведь ваше, я наложил его на свой воз из ваших накошенных копен. Вы, ваше сиятельство, помогли накласть сено свое на мой воз да еще и лошадь даете. Вор я...

- А я знал, что вор, потому и помог, чтоб ты поскорее увез сено, а то, чего доброго, захватит объездчик, тогда беды не оберешься, - говорит ему Лев Николаевич и заставляет быстрее перепрягать лошадь.

Мужик стал оправдываться: он не воровал бы, да не на что купить сенокоса, что, дескать, дьявол его попутал и больше он соломинки ни у кого не возьмет и детям своим закажет...

- Ладно, ладно, - останавливает его Лев Николаевич, - потуже завяжи веревку, чтобы сено с воза не сползло.

- Нет, я сено не повезу, - запротестовал мужик, - ты нам помощь оказываешь, а мы обворовываем тебя. Нехорошо. Да если бы я знал, что это твое сено... Нет, прости, ваше сиятельство, меня, негодного... Сено ваше... Я этот воз на вашу усадьбу свезу.

- А я его с твоего воза и не возьму, - строго говорит Лев Николаевич. - Теперь это сено твое, ты его сегодня заработал, Поезжай домой.

Сказал эдак Лев Николаевич, а сам повернулся и пошел к себе на хутор. А Захар с мужиком перепрягли лошадь и повезли сено. Мужик шел рядом и все оглядывался на Льва Николаевича, вздыхал, приговаривал:

- Зачем я, дурак, обидел такого человека?.. Видать, бес меня попутал, всю жизнь каяться буду.

Через неделю, две ли мужик пришел на хутор и стал просить у Льва Николаевича прощенья.

- Бог простит, - отвечает ему Лев Николаевич. Тогда мужик попросил позволенья отработать ему за краденое сено. Сначала Лев Николаевич отказал в этом и стал пояснять, что они с ним в расчете, дескать, бедным, обобранным богатыми, приходится свое же воровать. Да мужик не слушал его, а свое твердил. Тогда Лев Николаевич согласился.

- Ладно, - говорит, - если это у тебя на совести, - отработай. На душе будет легче.

И еще такая история была. С башкирами случилась.

Сталося с ними это в воскресенье. Август месяц шел. Лев Николаевич еще на самарском хуторе жил. Под вечер он на прогулку вышел. Любил он по дороге вдоль жнивья гулять. Ходит-бродит да на золотистую стерню поглядывает. А там еще не сложенные в скирды снопы пшеницы лежали. Пройдет Лев Николаевич по дороге и обратно вернется, пройдет и обратно вернется. Хорошо в степи, когда один - никто не мешает думать. А только глянул Толстой на жнивье и видит, откуда-то незнакомые люди появились: три молодца с лошадкой и рыдваном. И начинают молодцы те накладывать на рыдван снопы, будто свою собственную пшеницу. Многовато снопов наложили, едва I вывезла лошаденка на дорогу.

Решил тогда Лев Николаевич к тем молодцам подойти да узнать, кто у него пшеницу ворует. Подходит к рыдвану он и под козырек рукой берет.

- Салям алейкум, - говорит.

- Мегерей кум ас салям! (Привет оттуда же), - один из них смело отвечает.

Все трое были нерусские, башкиры. Того, что по-башкирски с Толстым здоровался, звали Гибадаем, высокого с узенькими глазками - Халымом величали, самый же старший, что в руках кнут держал, Загидулла Бакиров был. Да Толстой тогда никого из них не знал, как и они его не знали.

Глядит Лев Николаевич на свою пшеницу и спрашивает молодцов:

- Откуда так много снопов везете?

- Вон оттуда, - Халим отвечает и рукой показывает на пшеничное поле.

Толстой им дальше:

- Вы что же, заработали этот хлеб?

- Конешно, работал, как же - снопа на телега клал, - шутит Габадай. - Мы ехал с базара... акча ек... копна бар... ну, мал-мал забирал...

Вздыхает Толстой:

- Лучше бы вам спросить у графа, побольше бы он дал.

- О, какой чудак-мужик, - перебивает Толстого башкирец. - Просить? Зачем просить у богатый? Ты вот когда-нибудь просил?

Молчит Лев Николаевич и слушает, что Загидулла Бакиров о нем молвит:

- Ничего не дал бы. Богатый он, а богатые даром ничего не дают. И фамилия его - Толстый. Значит, больна большой богач: в Ясной Поляне тоже земля много и хозяйство у-юй!

Сдавалось Льву Николаевичу, что Загидулла Бакиров хорошо знает, с кем разговаривает, а потому себя так и ведет. Спрашивает башкирцев, какой граф

Толстой из себя.

- Какой-какой, - передразнивает Льва Николаевича Халым. - Такой вот. Больна хорошо верхом на лошадка скачет.

- Да не верь ему, - говорит Бакиров. - Когда кынязь Толстой бывал у нас на Каралык, мы уже на река Иргиз переезжал. Не видал его. А сам ты, мужик, мал-мал его глядел?

Ответил Лев Николаевич башкирцу, что ему не раз приходилось видеть Толстого: строгий хозяин он, попадись, мол, ему воры - беда.

- Тогда до свидань, - кричит Гибадай и торопит своих башкир-товарищей поскорее уезжать.

- Что же вы лошадь свою не жалеете, вон сколько снопов наложили, - задерживает Лев Николаевич своим разговором. - Лучше бы в два раза увозили б...

- Уй, какой чудак-мужик, - сердится Гибадай, - другой раз поймает кынязь, и будет беда, у нас же ребятишка много...

А Льву Николаевичу, видать, не хотелось, чтобы башкирцы его пшеницу увозили, и давай он дальше им говорить: дескать, мало они заработают на краденых снопах - не более рубля, а лошадь свою замают... Рассердило это Гибадая, и он на Льва Николаевича сердито:

- Уй, какой дешевый, шайтан. Иди лучше своя дорога, а мы своя.

Вынимает тогда из кармана Толстой деньги да упрашивает башкир-молодцов:

- Вот вам полтинник. Дал бы рубль, но у меня больше нет. Вам же лучше и лошади легче. А вечером я снопы на свой ток свезу...

Глянули башкирцы друг на друга, кивнули согласием один другому и стали сбрасывать снопы на дорогу. Бакиров взял у Льва Николаевича деньги и говорит:

- Кушай, бедный человек, на здоровье. Да смотри, сам на графа не наскочи... беда будет...

Сказал так и ловко прыгает в свой рыдван, другие два молодца его уже в рыдване ждали и сразу лошадь в галоп.

Толстой же взялся укладывать снопы в копны. Заработался так он, что и не заметил, как башкирцы-молодцы вернулись. Вздрогнул он, когда голоса их услышал:

- Ваше сиятельство, не надо под суд...

- Мы бедный башкир. Ребятишка много...

- На базар арака пил. Шайтан мал-мал путал. Прости, пожалыста...

Попробовал было Лев Николаевич успокоить молодцов:

- А я и не какое сиятельство. Напрасно вы это...

- Нет-нет, ты сиятельство ваше и есть, - кланяется Гибадай. - Бери наша плетка да по башкам нас, по башкам...

Толстой же им свое:

- Да что вы! Откуда взяли, что я граф? Поезжайте с богом, судить никто не будет...

Да не слушают Льва Николаевича башкирцы-молодцы. Бакиров сунул ему в руки полтинник и начал благодарить за хорошую науку.

- Эх, какой бик якшы кынязь ты, а мы глупый башка, дурной баран, стал у тебя воровать, - говорит он и давай стегать кнутом Халыма с Гибадаем. Бьет Бакиров без жалости и куда попало: по спине, по голове, по лицу даже.

- Перестаньте! - просит Толстой. - Что вы делаете? Прошу вас...

Да нешто можно было их унять! Глядит Лев Николаевич, а кнут уже в руках Гибадая, и он теперь безжалостно Бакирова стегает. Халым сидел в рыдване и кровь с лица стирал. Потом Гибадай с Бакировым тоже прыгнули в рыдван и лошадь галопом погнали.