Десятый двор

Был майский светлый день. Солнце грело и ласкало зеленые травы на выгоревшей от прошлогоднего суховея рыжеватой земле. Улочки села Гавриловки с их неприглядными избами без соломенных крыш были пусты. Многие дома стояли с заколоченными окнами и дверями. Обитатели их или умерли от страшного голода или выехали в другие места. И только на главной улице, возле церкви, было людно. Казалось, что навстречу весеннему солнцу вышли все, кто перенес голод и дождался весны. И хотя одежда почти на всех от стара до мала была ветхая, а лица бледные, исхудалые и не по годам морщинистые, в глазах светилась радость.

Прослышали люди, что граф уже Патровку проехал и скоро к Гавриловке подъедет. Несколько стариков во главе с сельским старостой вышли за село, чтобы встретить хлебом-солью дорогого им человека. Это ведь он помог гавриловцам пережить страшный голод. Вместе со стариками побежали за околицу и мальчишки. Они-то и возвестили всем о приближении к селу кареты. Они бежали по улицам, крича во весь голос:

- Едет! Едет! С колокольчиками!

Показалась черная блестящая карета, запряженная тройкой серых коней. Толстой ехал не спеша.

- Милости просим, ваше сиятельство, - склонив голову, говорили старики, когда карета остановилась.

Лев Николаевич вышел, принял хлеб-соль, поблагодарил гавриловцев за радушную встречу и до центра села шел со всеми пешком. А у церкви он услышал и увидел то, чего не ожидал. Он немного растерялся, даже рассердился. Люди выкрикивали благодарственные слова за помощь, низко кланялись. Две женщины припали к ногам, пытаясь обхватить сапоги. Лев Николаевич крикнул:

- Да вы что? Зачем? Нехорошо так-то! Не люблю!

Он поспешил в дом старосты. Разговор зашел о денежной помощи голодающим. Еще в Ясной Поляне Толстой распорядился выдавать каждому десятому крестьянскому двору по десять рублей в месяц и теперь хотел знать, как выполнялось его распоряжение.

- Егорцеву мы денег не дали, ваше сиятельство, - сообщил староста. - Потому как рядом с ним еще беднее живут, а он пока ничего.

- Ничего? - переспросил Лев Николаевич. - А сколько человек в его семье?

- Семья-то у него большая, да есть лошадь, а у других хоть шаром покати.

Старики называли бедных крестьян, которым надо дать те тридцать рублей, что еще не выданы Егорцеву.

- Почему же до сих пор никому не выдали? - спрашивал Толстой.

- Да ведь десятый двор-то Егорцева! - ответил, запинаясь, староста.

Льву Николаевичу стало ясно, что его распоряжение о выдаче денежных пособий поняли буквально, что выдают его каждому двору по порядковому счету. Потому-то некоторые очень нуждающиеся семьи остались без помощи.

- Плохо же вы считали, - хмурясь, сказал Толстой.

Вместе со стариками он пошел по дворам. Немного выступая углом на улицу, стояла изба без крыши. Видимо, она была соломенная и хозяин скормил ее скотине. Но и самой скотины нигде не было видно. Ворота во двор и в сарай стояли настежь - кругом запустение и крайняя нищета. Вошли в избу. Бедняк Савинков был дома. Лев Николаевич спросил его, сколько денег он получил от старосты.

- Ни копейки, - ответил Савинков.

- Неужели так? - удивился Толстой.

- Его двор девятый, - пытался оправдаться староста.

Савинков перебил того:

- Но так подсчитал это десятский Ванька Щелков. В сам-то деле мой дом и есть десятый. Да Щелков подсчитал - девятый. Ну, мне ничего и не дали. Кумекаю я, ваше сиятельство, несправедливо эдак-то... Жульничество...

- Жульничество, говоришь? - сердито проронил Лев Николаевич, глянув на старосту.

- Жульничество, истинно говорю, ваше сиятельство,- продолжал Савинков. - Кабы мой дом засчитали, то кум Ваньки Щеглова не угодил бы в десятый. Вот они и удумали дом бабки Анисьи не считать за двор, потому, мол, что у нее не дом, а землянка, к тому же она стоит больше к задам и на улицу не выглядывает. Вот и гляди сам ты, добрый человек, ваше сиятельство, какие у нас дела деются.

- А сколько у тебя скотины? Хлеба? Какая семья?

Савинков ответил не сразу. Тяжело было ему говорить, что ни скотины, ни хлеба у него нет. И только когда Лев Николаевич повторил свой вопрос, Савинков, глубоко вздохнув, ответил:

- Скотины нет, хлеба тоже, а семьей бог не обидел. Вот четверо, и все мои. Да еще двух в работники богатому казаку отдал.

- Подати нечем платить, - вмешалась в разговор жена Савинкова. - Кабы наш двор десятым засчитали, нешто так бедствовали бы... Ведь лебеду едим... А тут еще подати требуют. Вот и пришлось сына и дочку внаймы отдать. За девять рублей обоих на год...

- За девять рублей? - переспросил Лев Николаевич.

- Ну да, обоих, - тяжело вздохнув, ответил Савинков. - Малые еще они у нас. Дочке тринадцать, а сыну одиннадцатый пошел.

Толстой тоже вздохнул; затем вынул из кармана красненькую, положил на стол.

- Вот вам десять рублей. Отдайте деньги казаку, а детей своих верните домой.

И, глянув на жену Савинкова, добавил:

- Подати не будут требовать. А ваш двор десятый и помощь вы получите. Вашу же фамилию я внесу в список первой...