Парламент

Дело было в пятницу, потому что на другой день топили баню, а париться Лев Николаевич ходил по субботам. Да еще был какой-то праздник, и патровские молокане в тот день не выезжали в поле, а все собрались у Василия Кудрина - своего вожака. Толковали на свой манер о Евангелии, читали Библию, молитвы всякие пели.

Людей у Кудрина собралось много, и все мужики. Бородатые, в длинных полотняных рубахах, руки у всех ровно грабли: пальцы крючком, ногти с черноземом. Среди них Толстой апостолом казался: и борода поокладистее, и рубаха побелее, и руки почище. Да будто он тоже молоканин - Библию слушал, о Евангелии и хозяйских делах разговор вел, а напоследок обедал с мужиками.

Усадили Льва Николаевича в передний угол, потому почет ему большой. Уважали Толстого за то, что простой он и душевный был. Вот и угощали да просили всего откушать. А нешто съешь все, что было на столе? Он меньше ел, а больше мух отгонял да пот с лица платочком вытирал. Вылез из-за стола мокрый, словно только что из бани. Мигнул мне, значит своему кучеру, чтоб я быстренько закладывал коней в тарантас, и мы на хутор айда.

Неласково встретила Софья Андреевна мужа, что так долго он в Патровке пропадал. А когда узнала, что его молокане обедом покормили, сердито надула губы и недоуменно пожала плечами. Барынька же, что у Толстых гостила, давай доказывать, что мужики не оценят его внимания, заботу о них не поймут, а то еще и смеяться будут.

Попросил Лев Николаевич стакан чаю, а потом этой барыньке говорит:

- Да, смеяться мужики могут. Могут. И крепко. Но уже если кого полюбят, тоже крепко и навсегда.

Выпил он стакан чаю и стал сказывать, каким обедом молокане угощали:

- Такой день бывает у них один раз в году. Десять блюд и все вперемежку. Жара невыносимая, мух многое множество, а мужики сильные, дельные, мудрые... Говорили такие вещи, каких в парламенте не услышишь.

С неохотой слушала Софья Андреевна мужа. Не понимала она, как это ее муж, граф, писатель знаменитый, может бывать у мужиков и садиться за один стол с ними.

- И охота же тебе, - говорит, - каждый день с мужиками возиться?

- Охота, - отвечает Лев Николаевич. - Когда я был в Лондоне и слушал в самом парламенте речи видных государственных деятелей, мне скучно было. Здесь же я не скучаю. Я готов каждый день быть среди них, как их называют, - сиволапых мужиков, вслушиваться и вглядываться в то, что они говорят и что делают. Ведь мы видим жизнь мужиков сверху, а мне хочется знать ее снизу, знать обстоятельно все...

И не прошло часа, как он велел закладывать в тарантас гнедка, чтобы съездить в одно место. В тот день судили бедную вдову: сын ее, подлеток, будто снял с пьяного мужика сапоги. Лев Николаевич тому не верил и решил за вдову заступиться, больно уж бедная она, и детишек после смерти мужа осталось уйма, один другого меньше.

- Опять, Левушка, уезжаешь? - недовольно спрашивает Софья Андреевна.

- Опять, - говорит Лев Николаевич и сказывает ей, что уезжает недалече, что скоро вернется, а потом уж никуда не поедет больше и не пойдет.

Ну, едем мы со Львом Николаевичем, по дороге я спрашиваю его про парламент, дескать, что это такое.

Поглядел он на меня так, будто спрашивал, откуда я знаю это слово, а потом вроде со смешком говорит:

- Скопище нечестивых.

Да, видать, догадался, что я ничего не понял, стал по-другому пояснять: парламент, мол, шайка дельцов-мудрецов, обделывающих свои дела. Англия, дескать, маленький остров, а руки у дельцов-мудрецов длинные - до Индии достают...

- А что же у них делает царь? - спрашиваю.

- У них нет царя, - отвечает Лев Николаевич, - а есть лишь король. Но английский король вроде иконы в мужицкой избе - только для видимости.

Интерес меня взял, из каких таких дельцов-мудрецов состоит этот парламент, который выше короля. Да Лев Николаевич не стал дальше пояснять, насупился и замолчал. Подъезжали мы к волостному суду, где у дверей стояла заплаканная вдова. Ему было не до английского парламента. Надобно суд убедить и для сына бедной вдовы помилования добиться.