М. В. Нестеров (1862-1942)

(Впервые напечатано в журн. "Искусство", 1962, № 8.)

Весной 1922 г., зайдя в Толстовский музей и с интересом осмотрев его, Михаил Васильевич Нестеров пригласил меня и сотрудника музея М. О. Хороша на чашку чая вечером того же дня.

Нестеров квартировал в многоэтажном новом доме № 43 на Сивцевом Вражке. Подымаясь на третий этаж мимо массивной металлической коробки не действовавшего тогда лифта, я как-то даже не верил, что иду к Нестерову; мне казалось прямо чем-то ненормальным, что такой тонкий изобразитель русской природы, любитель старины и поэт легенды может квартировать в таком прозаическом, ультрагородском доме и работать в подобной архиурбанистической обстановке.

Но квартира Нестерова оказалась сравнительно небольшой и такой уютной, любезные хозяева - художник и его супруга - были так милы и совершенно по-русски гостеприимны, что первоначальное, несколько неприятное впечатление от дома, где жил художник, тотчас растаяло бесследно.

В гостиной-столовой, стены которой скупо украшены были немногими работами Нестерова, был сервирован чай. И, как это и полагалось, чай оказался, собственно, только необходимым вступлением к бесконечной оживленной беседе. Нестеров интересовался Толстым, музеем, мы, в свою очередь, интересовались художественными достижениями Михаила Васильевича, его последними работами.

Нестеров сообщил, что два года провел на Кавказе, долго болел и только теперь начинает понемногу устраиваться в Москве и приступать к занятиям живописью.

"Но я покажу вам кое-что из своих старых работ, которых вы не могли видеть", - заявил он и затем действительно предъявил нам ряд холстов, то принося их из соседней комнаты, то с таинственным видом вытягивая из-за спинок дивана и кресел.

К работам этим принадлежали, между прочим, большой портрет дочери, портрет жены, а также особенно поразивший меня и никогда до тех пор не выставлявшийся портрет двух философов: профессора (бывшего "марксиста", а затем протоиерея) Сергея Николаевича Булгакова и исследователя Гегеля профессора Ильина. Конечно, лица эти не могут интересовать современного советского зрителя, но, как художественное произведение, двойной портрет их едва ли не стоит на уровне позднейших, принадлежащих Нестерову замечательных портретов деятелей советской культуры. Профессора изображены идущими по полю, в вечернюю пору, рядом, со склоненными головами, без шляп... На Сергее Николаевиче (которого я знавал лично) - белая ряса... Его простое русское лицо глубоко сосредоточено, задумчиво... Нечего и говорить, что изображение отличалось безусловным сходством и внешним и внутренним.

Михаил Васильевич вспоминал, как он в 1907 г. писал портрет Толстого в Ясной Поляне. У него сохранилось лучшее воспоминание о личности писателя^*.

^* (М. В. Нестеров впервые посетил Толстого в Ясной Поляне 20-21 августа 1906 г. и сделал ряд зарисовок е него. 24-30 июня 1907 г. Нестеров работал в Ясной Поляне над большим портретом Толстого (масло). Портрет экспонируется в Гос. музее Л. Н. Толстого.)

- Любвеобильный, добрый человек, который желал добра людям, - говорил Нестеров о Толстом. - Вот окружение-то его, пожалуй, не стояло на надлежащей высоте... Лев Николаевич охотно позировал мне, но все же уставал, и я просил его врача, Душана Петровича Маковицкого, попозировать мне вместо Льва Николаевича. Надел на него светло-синюю блузу Толстого, поставил под деревьями, придал ему ту же позу, в какой начал писать и Льва Николаевича... Сделал небольшой этюд, который потом очень помог мне... Да вот я покажу вам этюд!

Нестеров выходит на минуту из комнаты и возвращается с небольшим продолговатым этюдом масляными красками. Это поколенное и, надо сказать, очень похожее изображение Душана Петровича с заложенными назад руками: лицо - лицо Душана, сосредоточенное и почти мертвое в своей замкнутости, как это и бывало на самом деле.

- Я это приготовил для вас, Валентин Федорович! - неожиданно произнес Нестеров, протягивая мне этюд. - Возьмите, возьмите! - продолжал он, отстраняя мои протесты. - На память...

"На память", конечно, нельзя было не взять.

Прошу Михаила Васильевича о дарственной надписи на обороте.

Он садится и пишет:

"Валентину Федоровичу Булгакову на память от М. Нестерова. 1922 г. Май. Этюд с Душана Петровича Маковицкого для портрета Л. Н. Толстого писан в "Ясной Поляне" 1907 г."

Так я стал собственником этюда Нестерова. (Сейчас этюд этот принадлежит Яснополянскому музею).

Но, насколько безусловно для меня сходство изображения Маковицкого на этом этюде с оригиналом, настолько в большом нестеровском портрете Толстого что-то мешает мне безусловно признать Льва Николаевича в изображенной на холсте фигуре спокойного, нормально упитанного, почтенного старца с клочковатыми бровями, слегка опирающегося на закинутую назад трость. Вот как раз этой статичности-то, этого буржуазного благообразия, пожалуй, в характере Толстого и не было!

В этот же вечер Михаил Васильевич сделал легкий набросок с моей головы в своем альбоме. А через несколько дней, оставив у себя мой альбом, вернул его украшенным чисто "нестеровским" (как тогда говорили) рисунком идущей, склонив голову, по берегу реки русской женщины со строгим, одухотворенным лицом: на ней длинное черное платье, черный полумонашеский платок со светлой оторочкой... За речкой лесок, елочки по холму... На первом плане деревцо с поблекшей листвой... Сухая трава... Грусть, грусть и грусть!..^*

^* (Местонахождение альбома неизвестно.)

Эти образы старой, патриархальной, церковной, монастырской Руси долго еще привлекали Нестерова, пока не наступила вторая, более плодотворная половина его деятельности как советского портретиста, запечатлевшего на холсте образы целого ряда выдающихся современных деятелей.

Упомяну еще об одном, не заслуженном мною, знаке внимания со стороны замечательного художника. В связи с окончанием работ по воссозданию Государственного музея Л. Н. Толстого в новом помещении и по реставрации и открытию для публики дома-музея Л. Н. Толстого в Хамовниках, мною получен был адрес от представителей московского культурного и, если так можно выразиться, толстовского мира (членов семьи, друзей и единомышленников Льва Николаевича). Первая страница этого адреса оказалась украшенной прекрасным акварельным рисунком М. В. Нестерова: "Л. Н. Толстой с бороной". (Не "Л. Н. Толстой за сохой", как у Репина, а именно - с бороной). На рисунке кочковатая пашня, за которой виднеется только что по-весеннему покрывшийся свежей листвой лес. Гнедая лошадь тащит борону, старик Толстой держит вожжи в руках. Весь рисунок - живой: свежевзрытая сохой земля пахнет, лес сияет, точно омытый недавно пронесшимся дождем, фигура писателя-крестьянина полна значительности... Конечно, я был глубоко признателен Михаилу Васильевичу за его доброту^*.

^* (Адрес находится в Музее-усадьбе Ясная Поляна.)

В марте 1923 г. я надолго покинул Москву. Я ехал в Прагу, в Чехословакию. При последнем свидании (я заходил проститься к художнику) Михаил Васильевич просил меня передать от него особый привет проживавшей в чешской столице его хорошей старой знакомой Наталии Григорьевне Яшвиль.

- Это замечательный человек! - говорил Нестеров. - Человек большой, высокой души и крепкого, независимого, как адамант, нравственного характера. Я когда-то писал ее портрет в Киеве. Правда, давно это было, в тысяча девятьсот пятом году! Теперь она, должно быть, старушка, а тогда была в полном цвету: красавица, представительная, властная!.. Она прекрасно вела свое имение, выстроила там школу, устроила мастерскую вышивок... Интересовалась искусством и сама занималась немного живописью... Пожалуйста, передайте ей мой сердечный, дружеский привет!..

- А где теперь находится этот портрет? - спросил я.

- Не знаю, не знаю, - отвечал Михаил Васильевич. - Возможно, затерялся, пропал.

Привет художника почтенной старой женщине, жившей с молодой дочерью, вдовой офицера, в Праге и занимавшейся иконописанием, я передал. Н. Г. Яшвиль действительно заметно выделялась среди русских женщин, которых можно было встретить в старом чешском городе. В течение ряда лет она была связана с Археологическим институтом имени академика Кондакова. О Нестерове вспоминала с большой теплотой.

Однако насчет портрета ее Нестеров ошибся: портрет не затерялся. Он находится сейчас в Музее русского искусства в Киеве, где я его видел в 1951 г. Портрет изображает Яшвиль на фоне раздольной краины сравнительно молодой нарядной дамой в светлом летнем костюме и в широкополой шляпе с тюлем и перьями. Нельзя сказать, чтобы она была особенно красива, но смуглое лицо отражает и ум, и честную, но властную натуру, какой Наталья Григорьевна и была в действительности.

Портреты жены художника Екатерины Петровны, дочерей Ольги, Веры и Наталии, Яшвиль, Толстого и некоторые другие, относящиеся к первой половине художественной деятельности Нестерова, доказывают, во всяком случае, что портретист в нем всегда жил.

Как известно, в 30-х и в начале 40-х гг. Нестеровым была создана целая портретная галерея советских деятелей. Им написаны были замечательные и в живописном отношении, и по глубине психологической характеристики портреты И. П. Павлова, А. Н. Северцева, О. Ю. Шмидта, художников братьев Павла и Александра Кориных, скульптора В. И. Мухиной, академика А. В. Щусева, скульптора И. Д. Шадра, певицы К. Г. Держинской, художницы Е. С. Кругликовой и другие.

В качестве творца этой портретной галереи Нестеров продолжал славную традицию русских портретистов: Боровиковского, Кипренского, Брюллова, Перова, Крамского, Репина, Серова.

Помню, первым из нестеровских портретов советского периода я увидал в советском павильоне на Всемирной выставке в Париже, в 1937 году, только что написанный в уголку колтушевской террасы, между двух окоп со свежей зеленью за ними, первый из двух портретов академика И. П. Павлова - за чтением. Портрет поражал своим звучным мажором, естественной выразительностью, каким-то молодым блеском замечательной живописи. Он решительно выделялся на фоне всех других экспонатов. Просто трудно было оторваться от наслаждения созерцать это выдающееся творение уже состарившегося мастера, где дарование, казалось, не только не утратило, но приобрело новую, чисто юную, свежую мощь и дерзновенность.

Чрезвычайно интересна и поучительна история работы Нестерова над портретом лица, которое я особенно хорошо знал, - я имею в виду В. Г. Черткова (портрет писался в 1935 г.). Интересна эта история по тому беспримерному давлению на художника, с целью внушить ему определенную трактовку изображаемого лица, которое оказывалось окружением Черткова, и поучительна по той твердости и художнической добросовестности, с какими Нестеров упорно отклонял все попытки повлиять на него и увести его от собственного, самостоятельного понимания модели. Тут буквально стоял вопрос о том, быть или не быть художнику самим собой. И Нестеров бескомпромиссно защищал и защитил свое право изобразить Черткова таким, каким он его видел. Вся эта история изложена в книге С. Дурылина "Нестеров-портретист", причем автор опирался главным образом на записки друга и бывшего секретаря Черткова А. П. Сергеенко.

Портрет Черткова получился замечательным в смысле сходства с оригиналом. Он показывает Черткова таким, каким он был на самом деле. Но надо было быть большим художником, чтобы безбоязненно и смело вскрыть то, что в течение долгих лет пряталось под вывеской "толстовства".

Я признаю все заслуги Черткова, как друга и помощника Толстого, как издателя и как общественного деятеля, но, приходя в Третьяковскую галерею, невольно с внутренним трепетом и скрытым ужасом вглядываюсь теперь в недоброе, затихшее, жутковатое второе лицо старика-деспота на портрете работы Нестерова, в это лицо с ястребиным носом, с упрямым лбом и с бездонной, глухой и темной пропастью в глазах... Вглядываюсь также в эти страшные руки с длинными костлявыми пальцами, кажется, недвусмысленно угрожающими всякому, кто только попробует встать поперек пути этого современного воплощения "старообрядческого архиерея".

Все это правдиво изображенный Нестеровым старец годами переламывал в себе, но, кажется, так и не смог переломить!

Опасно для такого человека садиться в кресло перед художником-ясновидцем...