Н. Е. Фельтен (1884-1940)

(Впервые напечатано в кн.: Булгаков Вал. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие.)

Имя Николая Евгеньевича Фельтена я услыхал впервые в Ясной Поляне в феврале 1910 г. в связи с письмом его ко Льву Николаевичу о тяжелом положении сидевшего в тюрьме А. М. Хирьякова^*. Потом я услыхал, что Фельтен и сам попал в тюрьму за опубликование под фирмой издательства "Обновление", одним из руководителей которого он являлся, брошюры Толстого "Неубий". Лев Николаевич принимал живое участие в судьбе Фельтена, которого знал и любил^**.

^* (7 февраля 1910 года Л. Н. Толстой получил из тюрьмы от арестованного в 1909 г. издателя его запрещенных произведений Н. Е. Фельтена письмо, в котором тот описывал свою встречу во время судебного заседания литератором и близким знакомым Толстого А. М. Хирьяковым (1863-1940), также отбывавшим заключение за издание недозволенной литературы.)

^** (Л. Н. Толстой написал ряд писем своим влиятельным знакомым в Петербурге, в том числе члену Государственного совета Д. А. Олсуфьеву, ходатайствуя об облегчении участи Н. Е. Фельтена. В аналогичном письме к председателю Петербургского окружного суда, сенатору А. М. Кузминскому он писал: "...не могу не чувствовать желания быть на месте Фельтена и быть судимым и наказываемым вместо его, так как причина его осуждения - один я". (Толстой Л. Н., т. 81, с. 23). Н. Е. Фельтен был приговорен к 6 месяцам заключения в крепости.)

Осенью 1911 г., когда я состоял сотрудником книгоиздательства "Посредник", ко мне в контору на Арбате подошел однажды в сопровождении главы издательства И. И. Горбунова-Посадова невысокий, коренастый, бритый, с широкими черными бровями и живым, веселым взглядом человек лет 30-ти, одетый в скромный темный костюм, и протянул мне руку со словами:

- Я - Фельтен. Позвольте мне поблагодарить вас за вашу книгу "У Толстого в последний год его жизни". Лев Николаевич в ней как живой. Я читал ее в тюрьме и, читая, забывал, что нахожусь за решеткой. Мне казалось тогда, что я со Львом Николаевичем в Ясной Поляне...

Эти слова были неожиданны и радостны для меня. Но я не мог в этот час покинуть свое место в конторе, а Фельтен, как оказалось, приезжал только на самое короткое время из Петербурга и в тот же день, еще до наступления вечера, покинул Москву. Нам пришлось поэтому ограничиться только взаимным рукопожатием и дружескими улыбками и - расстаться на несколько лет.

Имя "Фельтен" перестало уже, однако, быть для меня звуком без определенного содержания. И похвала моей книги, а главное, с первого же слова выяснившаяся горячая любовь Фельтена ко Льву Николаевичу тотчас сделала нас близкими, и его живой, веселый взгляд из-под широких черных бровей запомнился мне.

Вторично мы встретились с Фельтеном в Петрограде в декабре 1918 г., когда я приезжал в северную столицу для лекций о Толстом. Остановился я у Фельтена. Последний встретил меня как старого друга, с исключительным радушием и гостеприимством. Он находился в бодром, веселом, оживленном настроении. Немного медвежеобразный, с раскоряченной, как у моряка (и не случайно!) походкой, он, тем не менее, двигался много и живо, все что-то предпринимал и что-то организовывал. Мы сделали несколько прогулок по городу. Фельтен очень любил прекрасное "Петра творенье" и гордился близким родственником, архитектором Фельтеном, одевавшим Неву в гранит. Кажется, мой новый друг приходился Фельтену-архитектору внучатым племянником. Магазин эстампов фирмы Фельтен на Невском проспекте принадлежал также его родне.

В один из свободных вечеров Коля Фельтен сводил меня в Мариинский театр на Шаляпина в роли Мельника, причем какими-то неведомыми мне путями достал места в бывшей "интимной" царской ложе - первой ложе бенуара направо, так что мне слышно было, как Шаляпин, выходя на аплодисменты и раскланиваясь с публикой, шептал: "Спасибо, спасибо!"... (Он стоял в пяти шагах от нас).

Осмотрели мы, тоже как-то в экстраординарном порядке и в неурочное время, Зимний дворец: Фельтену, видно, в "Северной Пальмире" все пути были открыты в революционное время так же, как, должно быть, и в дореволюционное.

В самом деле, откуда были у человека эти связи? Вот тут мы и подходим к самому существенному, имеющему определяющее значение для личности и характера Фельтена.

Дело в том, что друг и единомышленник Толстого, издатель его запрещенных сочинений, был... страстным спортсменом, а именно, участником яхт-клуба и поклонником парусного спорта. Парусная яхта и учение Толстого об опрощении, по-видимому, хорошо уживались в его сознании. Он искренне не мог бы жить без того и без другого. Все остальное, за пределами этих двух увлечений, не имело для Коли Фельтена большого значения.

Это странное на первый взгляд совмещение интересов вело и к своеобразному, странному положению Фельтена в столице. Будучи, как последователь Толстого, человеком самых скромных и простых вкусов, он, тем не менее, все время вращался в аристократическом и богатом кругу, потому что яхт-клуб являлся приютом аристократии и богачей. Самое интересное же заключалось в том, что Фельтен поставил свой парусный спорт на службу... распространению идей Толстого.

Нелегальные брошюры Толстого, выпускавшиеся издательством "Обновление", печатались в Финляндии. Оттуда их необходимо было контрабандным путем доставлять в Россию. Этим делом как раз и занимался Фельтен. Выезжая на яхте в море, будто бы для прогулки, он в незаметном месте причаливал к финскому берегу и грузил на яхту заранее припасенные тюки с книгами. Искусным образом устроив книги под палубой, так, чтобы их не замочило волнами и чтобы с первого взгляда нельзя было обнаружить присутствие их на яхте, наш смельчак плыл затем обратно в "русские воды". Делать все это надо было аккуратно и осмотрительно, потому что катера пограничных властей следили за всеми подозрительными передвижениями по заливу даже самых мелких суденышек и, в случае необходимости, кидались за ними в погоню, останавливали и обыскивали.

Фельтен с увлечением рассказывал мне об одном случае, когда пограничный катер заподозрил в контрабанде и его яхту и пустился ее догонять. Был сильный ветер, море волновалось. Яхта, действительно, нагружена была "нелегальщиной". И тут нашему Коле пришлось напрячь все свои усилия, проявить все искусство спортсмена, чтобы улизнуть от преследования. Это и удалось на его счастье, иначе была бы ему обеспечена тюрьма, и не на один год...

Иной раз, переправляя книжную контрабанду по воде, по льду или по суше, вывертывался он из рук пограничников хитростью, отвлекая их внимание от опасного груза, чаще всего беззаботным предложением сфотографировать их группой, на что те охотно шли. Однажды зимой Фельтен нагрузил широкие, пестро разукрашенные финские сани нелегальной литературой, сверху наложил соломы, а на нее усадил кучу детишек. Двое-трое лыжников - молодых людей, привязавшись по финскому обычаю длинными веревками к санкам, сопровождали сани на коньках. С песнями и криками вся эта будто бы забавляющаяся ватага пронеслась по льду залива мимо пограничного поста, а затем, выложив в условленном месте груз, вернулась обратно. Пограничники только улыбнулись на веселящихся детей и подростков...

Конечно, Фельтен очень рисковал. В этом, а также в том, с какой энергией и бесстрашием он издавал запрещенные сочинения Толстого, и состояла та лепта, которую жертвовал он на алтарь идей своего любимого учителя. Лепта не маленькая и приносимая, во всяком случае, от полноты сердечной!

В 1919-1920 гг. Фельтен перебрался на жительство в Москву. Тут почему-то он выступал в качестве распорядителя имуществом графа Д. А. Олсуфьева, старого друга семьи Толстых (там не называли его иначе, как "Митя Олсуфьев"). Именно через Фельтена я приобрел в 1920г. для Толстовского музея, при содействии Отдела по делам музеев и охраны памятников искусства и старины, оригинальный портрет масляными красками И. С. Тургенева работы Н. Н. Ге^*, а также портрет самого Льва Николаевича работы того же художника (повторение портрета, находящегося в Третьяковской галерее)^**. Оба портрета написаны были когда-то по заказу Д. А. Олсуфьева и находились в его имении Никольское-Обольяниново в Дмитровском уезде Московской губернии.

^* (Портрет находится в фондах Гос. музея Л. Н. Толстого.)

^** (Портрет находится в экспозиции Гос. музея Л. Н. Толстого.)

Тоже благодаря милому Фельтену получил я в подарок для восстанавливавшегося тогда хамовнического дома Толстого овальный стол красного дерева из ликвидированной Фельтеном в Москве бывшей квартиры Олсуфьева. Стол этот напоминает по стилю и размерам исчезнувший толстовский стол из зала хамовнического дома и мог его заменить в качестве копии^*. Кстати, вниманию потомков: оригинальный толстовский стол красного дерева был все же проще заменяющего его ныне очень изящного олсуфьевского стола.

^* (Стол находится в музее-усадьбе Л. Н. Толстого в Москве.)

В Москве мы встречались с Фельтеном уже довольно часто, и тут я имел достаточно случаев понять и оценить этого очень милого, веселого, общительного (несмотря на значительную глухоту), исключительно умного и доброжелательного, притом с большим чувством собственного достоинства, человека^*. Из его дружеских откровений узнал я также, что он был довольно несчастен в личной жизни. И действительно, в какие-нибудь два-три года он обратился в полного инвалида: поседел, глухота усилилась, лицо нервно подергивалось, язык как-то тяжело двигался во рту, и даже способность понимания Колей того, о чем с ним говорили, казалось, уменьшилась... В этом состоянии я и оставил его в 1923 г. в России перед отъездом за границу.

^* (Перу Н. Е. Фельтена принадлежит ряд воспоминаний о Толстом: "Мое знакомство с Л. Н. Толстым" ("Речь", 1910, прибавл. к № 306 от 7 ноября); "Из встреч с Л. Н. Толстым" ("Солнце России", 1910, № 2(42), с. 6-7) и др.)

Прошло ни много, ни мало двадцать лет, как я снова услышал о своем друге. Но где и как?! В крепости Вюльцбург, в Баварии, в лагере для интернированных советских граждан, в 1943 г. В крепости содержалось много моряков с захваченных немцами в германских портах советских торговых судов, и вот от одного из этих моряков я узнал, что милый мой Николай Евгеньевич Фельтен жил до 1940 г. Оказывается, он был женат вторично, и притом счастливо, имел 18-летнего сына (который, вероятно, в ту пору воевал где-нибудь на фронте). Материальное положение Фельтена тоже выправилось: оставшись причастным и к морским делам, и к спорту, он в последние годы жизни состоял редактором журнала "Эпроновец" в Ленинграде, - журнала, издававшегося организацией по подъему затонувших судов. "Эпрон" судьбы вытянул-таки со дна житейских неудач и крушений его, потрепанный уже бурями, корабль и обновил его. Этому я от всей души порадовался.