М. П. Новиков (1871-1939)

Близким знакомым Л. Н. Толстого был Михаил Петрович Новиков. Это был землепашец наследственный, коренной крестьянин и сын крестьянина. Происходил он из села Боровкова Тульской губернии и познакомился с Толстым в бытность свою военным писарем при штабе Московского военного округа. Рискуя жестоким наказанием, если только не расстрелом, Новиков в 1895 г. принес Толстому в его хамовнический дом для ознакомления подлинное "дело" об усмирении вооруженной силой рабочих беспорядков на Корзинкинской фабрике в Ярославле. Из "дела" вытекало, что 48 рабочих было ранено и один убит в результате скрытого желания военных властей испробовать на "забастовщиках" действие новых трехлинейных винтовок. Тут же приложена была копия царской резолюции, одобрявшей "положительные" результаты произведенного "опыта".

Толстой был до глубины души возмущен данными "дела" и одновременно поражен смелостью доставившего ему это "дело" солдата, о котором уже не мог забыть и с которым ему довелось в будущем, уже как с своим другом, неоднократно встречаться.

Между тем, живой и предприимчивый Новиков, еще оставаясь солдатом, успел "засыпаться" по другому поводу: именно изобличен был в том, что в среде солдат осуждал колоссальные расходы, связанные с коронацией Николая II. Разжалованный из писарей, он был переведен сначала в Варшаву, а затем в местечко Карабутак Тургайской области.

От природы Новиков был наделен острой наблюдательностью, недюжинным, редким "мужицким" умом и некоторым литературным дарованием. Еще в то время он стал "пописывать": о жизни в деревне, о порядках на военной службе, о различии в положении помещика и переобремененных трудом крестьян и т. д. Кое с чем он знакомил Толстого, а тот писания способного молодого солдата не без интереса прочитывал.

В воспоминаниях Л. Н. Никифорова о Толстом сохранилось упоминание о том, как в 1900 г., в Москве, Лев Николаевич читал гостям присланные Новиковым сценки из крестьянской жизни - о "туманных картинах" для солдат и о посещении автором земской амбулатории. (Они потом под названием "Голос крестьянина" появились в журнале В. Г. Черткова "Свободное слово" за 1904 г.). Художественный и в то же время трагический юмор этих сцен привел в восхищение слушателей. Сам Лев Николаевич прослезился.

- Вот это - писатель, настоящий писатель! - говорил он с восхищением. (Как раз перед этим у Толстого была неприятная беседа с одним поэтом-неудачником). Вот у кого, а не у нас, нужно учиться писать!..^*

^* (См.: Никифоров Л. П. Воспоминания о Л. Н. Толстом. - Сб. "Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников", т. I. M., 1955, с. 364-377.)

Конечно, внимание великого писателя ободряло Новикова и поощряло к дальнейшим занятиям публицистикой, по большей части, острой и нелегальной.

В 1902 г. правительством под давлением крестьянских волнений созвано было Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Слывший грамотеем, Новиков прошел в качестве представителя от крестьян в Тульский уездный комитет при Особом совещании. Им составлена и подана была в комитет записка о крестьянских нуждах, в которой рекомендовался ряд мер для исправления общего положения в деревне. Записка эта, говорил Толстой, "для тульских консерваторов показалась, вероятно, такою же, как "Путешествие" Радищева Екатерине!"^*

^* (Из письма Л. Н. Толстого к В. В. Стасову от 26 октября 1902 г. (Толстой Л. Н., т. 73, с. 313).)

Действительно, результатом подачи записки был арест Новикова по распоряжению министра внутренних дел и заключение его в Петропавловскую крепость. Но, по ходатайству Толстого перед председателем Совета министров Витте, Новиков был через два месяца освобожден^*.

^* (В письме к С. Ю. Витте от 27 октября 1902 г. Толстой писал о Новикове: "Михаил Петрович - человек образованный, очень умный, правдивый и высоконравственный... Страшно подумать о том, что сельскохозяйственные комитеты, назначение которых улучшить положение крестьянства, служат новым орудием извлечения из среды крестьянства всех лучших людей" (Толстой Л. Н., т. 73, с. 314).)

Не разделяя полностью убеждений Толстого, Новиков глубоко преклонялся перед ним, как перед огромным общественным авторитетом, перед несокрушимой моральной силой, бесстрашным и грозным обличителем царского правительства, суеверий церкви и всей государственной системы, основанной на неравенстве и на вопиющем притеснении крестьян и рабочих. Казалось, Толстому, а с ним и Новикову, оставалось сделать еще один шаг, чтобы войти в революцию. Однако Толстой воздерживался от такого шага. Вместе с ним останавливался перед переходом к революционным действиям и его почитатель Новиков. Кажется, земля держала его...

В самом деле Новиков всецело разделял взгляд Толстого (как этот взгляд был выражен в первых философско-публицистических сочинениях писателя) на нравственную обязанность и необходимость для каждого человека заниматься земледельческим трудом. Более того, я убежден, что только влияние и авторитет Толстого удержали самого Новикова в деревне, у сохи. Иначе способный, подначитавшийся и нахватавшийся за время отбывания воинской повинности кое-каких верхов городской культуры Новиков, наверное, остался бы в городе, нашел бы подходящий заработок, хотя бы в качестве ремесленника и, может быть, выдвинулся бы со временем в журналисты или в политические деятели.

Он отклонил, однако, этот путь и остался верен своему селу Боровкову, где и прожил до преклонных лет с семьей большим крестьянским трудовым гнездом. Мысль о том, что рядом - в городе ли, в помещичьей ли усадьбе - существует другой, праздный мир, не давала покоя мужицкому литератору. Свои недоумения и революционные настроения Новиков выражал в хлесткой и резкой форме, как все, что он писал, в письмах к Толстому:

"...Жизнь мне показала, что одной духовной свободой довольствоваться нельзя, как то пытались делать первые христиане... Хочется думать, что своей гордой и красивой фразой: "не хлебом единым будет сыт человек" христианство только прикрыло свою слабость в разрешении вопроса о хлебе".

"...Вы скажете, что жить для бога и ближнего можно во всех положениях, но в том-то и дело, что человеку, чтобы быть живому, нужно кормиться, а как кормиться, к этому нельзя отнестись безразлично..."

"...Хоть я и провожу свою жизнь в труде, но вечно нуждаюсь, а люди праздные, бары - сыты и проезжают мимо меня на сытых лошадях, а собака их - приказчик - брешет на народ..."

"...Слепое правительство! Оно из всякого кроткого человека делает революционера. Что же мы, крестьяне, будем делать на малой земле? Что лично я, трезвый и трудолюбивый человек, буду делать на одном наделе? Идти батрачить на барский двор, по совету правительства? Нет уж, слуга покорный, лучше к революционерам пойду красный флаг носить и землю и волю добывать!.."

"...О, люди снова и снова с голоду пойдут на баррикады, будут своими трупами прудить реки и чинить дороги, потому что им там, впереди, сулят хлеб... Голод поведет их всюду, но только не туда, где нет хлеба земного"^*.

^* (Письма М. П. Новикова хранятся в Отделе рукописей Гос. музея Л. Н. Толстого.)

А вот еще одна цитата - из письма от 8 ноября 1906 г. к сыну Л. Н. Толстого Сергею:

"...Положил я себе в карман коробку со спичками (хотя я и не курящий) и целую неделю носил, все помещика сжечь хотел, и случаи были, но нет, не налегли руки, душа говорила, что в том правды не найти и хлеба этим не добыть... Конечно, не следует жечь имущества, а самих дворян есть надо, вот и точу теперь об картошку зубы на них, слышу и сосед тоже точит, а уж на кого и не спрашиваю, один теперь ворог у нас: дворянство русское"^*.

^* (Цит. по ст.: Королев А. А. Живая, трепетная нить. Л. Н. Толстой и М. П. Новиков. - "Толстовский сборник", т. 2, Тула, 1964, с. 286.)

Письма Новикова производили одновременно сильное и тяжелое впечатление на Толстого, поскольку они противоречили его теории непротивления злу насилием.

- Когда читаешь письма Новикова, - сказал он однажды, - кажется, что все это правда, а оно, по-моему, неправда... Новиков мне всегда бывал тяжел. Он - необыкновенно умен и всегда тяжел...

Однако, понимая глубокие, серьезные основания, которые руководили Новиковым в его обличениях окружающего социального зла, Лев Николаевич считал себя обязанным отвечать ему. Отвечая же, намеренно или невольно фиксировал свое внимание, как, например, в подробном письме 1907 г.^*, на идеях и положениях идеалистических и полярно противоположных новиковским.

^* (Имеется в виду письмо Л. Н. Толстого к М. П. Новикову от 4 сентября 1907 г. См.: Толстой Л. Н., т. 77, с. 186-189.)

По письму, одушевленному и красноречивому, хоть и полемическому, видно, что Толстой отлично понимал душевный мир своего друга-крестьянина. Мы не ошибемся также, если отметим, что письмо Льва Николаевича может считаться блестящей характеристикой как самого пишущего, так и того, к кому он пишет.

Толстой в ужасе от тех чувств озлобления на богатых и гордости за себя, как работающего на земле, которые он находит в письмах Новикова. Сначала, под влиянием невольного раздражения, он думает осадить Новикова, доказать ему его неправоту, но потом, вникнув в те мотивы, которые могли руководить его приятелем-крестьянином, испытывает к нему только глубокое сострадание, но не за то положение, на которое жалуется сам Новиков, а за те "ужасные, мучительные чувства", которые тот должен, при своем обличении неравенства, испытывать.

Не знаю, как воспринимал Новиков письма Толстого. Пожалуй, только разводил руками. Он, конечно, понимал, что Лев Николаевич, при всем своем непротивлении, был все-таки искренним и последовательным противником помещиков, врагом эксплуатации. Ему, Толстому, наверное, хотелось только, чтобы такие, как Новиков, не забывали о евангельских истинах: "с грехом ссорься, а с грешником мирись; ненавидь дурное в человеке, а самого человека люби". Вот почему, и не соглашаясь с Толстым, Михаил Петрович оставался его преданным другом. Так или иначе, при всем революционном складе мышления Новикова, никогда не теряли своего веса знаменательные слова, обращенные им к Толстому в день 80-летия последнего: "Вы нужны больше мужикам, а не господам!".

При первом нашем знакомстве в 1910 г. в доме Чертковых в Телятинках Новиков предстал предо мною типичным тульским мужиком, с широким белесым лицом, окаймленным клочковатой рыжевато-сивой бородой, с постоянной легкой, немного иронической усмешкой тонких губ и с маленькими, некрасивыми, но умными глазами со светлыми ресницами. На нем был обычный его костюм: темная блуза из дешевой материи. На ходу Новиков сильно сутулился.

Узнавши Михаила Петровича поближе, я привык его любить и уважать. Это был, во всяком случае, редкий, оригинальный человек.

В то время Новиков печатался в небольших земледельческих журналах и слыл среди единомышленников Толстого под печатным наименованием "писателя-крестьянина" и друга Льва Николаевича.

Боровково (близ станции Лаптево, Московско-Курской ж. д.) расположено было не так уж далеко от Ясной Поляны, и это позволяло даже занятому человеку, каким был Новиков, частенько показываться то у Льва Николаевича, то у Чертковых. От него Лев Николаевич получил в 1910 г. прекрасные записки его старшего брата Андриана, служившего лакеем у одного из князей Волконских, и очень восхищался этими остроумными и зло насмешливыми, в чисто "новиковском" духе, записками о праздном, развращенном и нелепом барском житье-бытье^*.

^* (Адриян Петрович Новиков (1865-1930) ездил в 1893-1894 гг. со своими господами за границу в Германию, Францию и другие страны. Описывая это путешествие, он сопоставлял барскую роскошную жизнь с тяжелой нищенской жизнью крестьян. По поводу его записок, озаглавленных "Правдивая история рабской жизни или Записки лакея", Толстой писал ему 22 апреля 1904 г.: "Рукопись в высшей степени интересна и в ней много хорошего: прекрасно описаны жизнь в деревенской нужде и потом в глупой барской роскоши" (Толстой Л. Н., т. 75, с. 85). Записки А. П. Новикова полностью не опубликованы. Часть книги напечатана в журнале "Свободное слово", 1905, май - сентябрь, № 17, под заглавием "Народ и господа" за подписью А.)

Последнее свидание Новикова с Толстым состоялось за неделю до ухода Льва Николаевича из дома. Новиков ночевал в Ясной Поляне. Ночью Лев Николаевич спустился к нему из второго этажа дома в первый с зажженной свечкой и имел с ним длинную, интимную беседу о своих семейных делах.

Лев Николаевич договорился с Новиковым о том, что, может быть, он приедет к нему в Боровково на житье, когда уйдет совсем из Ясной Поляны. Новиков предложил свою хату к услугам Льва Николаевича.

Как известно, потом Толстой еще писал Новикову, трогательно прося его приготовить для него "хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату"^*. Новиков замедлил ответом (после он сам говорил мне, что не хотел подвергать Толстого искушению - сделать небезопасный в его возрасте шаг), и Лев Николаевич, покинув Ясную Поляну, направился не в Боровково, в сторону Москвы, а на юг, к своему родственнику И. В. Денисенко в Новочеркасск, чтобы двинуться дальше - на Кавказ или в Болгарию. Толстовская голгофа - Астапово - выросла внезапно на этом пути...

^* (Письмо Л. Н. Толстого к М. П. Новикову от 24 октября 1910 г. (Толстой Л. Н., т. 82, с. 210-211). См. также очерк "Уход и смерть Л. Н. Толстого".)

Уже после смерти Льва Николаевича я побывал однажды в Боровкове у Новикова. Убирал рожь с его семьей. Михаил Петрович был очень весел и шутлив. Между прочим, показывая свое хозяйство и дом, ввел меня в маленькую, чистенькую светелочку, - тут голос его задрожал, и он с какой-то нежной, задушевной интонацией произнес:

- А вот это та комнатка, в которой должен был поселиться Лев Николаевич. Все приготовил я для того, чтобы принять дорогого гостя, но... не пришлось, не привел бог!..

Это простое сообщение и меня взволновало. И я другими глазами взглянул на скромную комнатку: чудилось, что дух Льва Николаевича уже побывал здесь...

В 1914 г. Новиков, вместе с младшим своим братом Иваном, подписал воззвание против войны, около года сидел в предварительном заключении в тульской тюрьме. Заключение он перенес тяжелее, чем другие: оно, главным образом, удручало его полной праздностью, с которой он, как человек постоянного напряженного физического труда, никак не мог примириться. Новиков протестовал, просил работы, но ничего не помогало: он вынужден был, как политический заключенный, целый день сидеть в камере без дела. Одно писание или чтение его не удовлетворяло.

Праздное сиденье в тюрьме осталось, должно быть, своего рода кошмаром в душе Новикова, потому что на суде он жаловался, что его перевели в тюрьме "на положение стойловой скотины". Держался он на суде смело и независимо.

Я не знаю, как проходила дальнейшая жизнь М. П. Новикова, но убежден, что он оставался до конца своих дней тем же убежденным, твердым, исключительно честным и очень своеобразным человеком, каким его любил Толстой.