Черты великого образа

(Впервые напечатано в газ. "Комсомольская правда", 20 ноября 1960 г.)

Первое знакомство

Это было 53 года тому назад, 23 августа 1907 года. Я был студентом-филологом Московского университета, прочел ряд публицистических и философских работ Л. Н. Толстого, заинтересовался ими и явился в Ясную Поляну, чтобы в беседе со Львом Николаевичем выяснить некоторые волновавшие меня вопросы. Вместе со мной подошел к дому Толстого молодой рабочий, интересовавшийся вопросами о борьбе с пьянством в деревне. Вместе с ним мы присели на скамеечку под "деревом бедных", - так назывался старый вяз, который стоит до сих пор перед входом в дом. Здесь часто поджидали Льва Николаевича просители - крестьяне, безработные, во множестве бродившие тогда по Тульскому шоссе в поисках работы, а также люди интеллигентные - студенты, учителя, жаждавшие увидеть великого писателя и получить его совет по тому или иному важному для них вопросу.

Мы едва успели обменяться с рабочим несколькими фразами, как со стороны яблоневого сада показался Толстой. Он был одет в длинную белую блузу и высокие сапоги. На голове - широкополая матерчатая летняя шляпа. Седая борода блестела на солнце. Опираясь на трость, Лев Николаевич быстрыми шагами подошел к нам и обратился сначала ко мне:

- Что вам угодно?

Небольшие старческие, колючие и проницательные, серо-голубые глаза впились в меня испытующим взглядом. Я так растерялся, что в первую минуту не мог ответить Льву Николаевичу ничего вразумительного.

Тогда он обратился к рабочему:

- А вы, наверное, поговорить со мной хотите?

- Да, Лев Николаевич, - ответил тот совершенно просто и спокойно.

- Ага... Так пойдем, пройдемся вместе, а вы здесь подождите, - сказал Толстой, повернувшись опять ко мне.

И он ушел с рабочим в парк. Оставшись один, я опомнился. "И чего ты испугался? - говорил я себе. - Ведь это Толстой! Что может быть тебе от него, кроме доброго?"

Смущение рассеялось. Вместо него ко мне пришло счастливое, светлое сознание того, что я только что видел самого Толстого.

И когда Лев Николаевич опять подошел ко мне и пригласил пройтись по парку, я уже разговаривал с ним так, будто мы сто лет были с ним знакомы.

Заявив Толстому о своих симпатиях к его творческой работе, к его взглядам, я высказался в том смысле, что ясное сознание истинности известного мировоззрения влечет за собою стремление провести его в жизнь, слова мы должны претворять в дела, и в таком случае позволительно требовать от наших теоретических построений вообще, чтобы они не покидали практической почвы.

Лев Николаевич возразил на мои слова:

- Я очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Но ваша ошибка заключается в том, что вы хотите видеть результаты своей деятельности. Для чего? Я делаю добро и уклоняюсь от зла, и я знаю, что из того, что я делаю добро, зла никогда не выйдет, следовательно, я должен только стремиться быть добрым. Делай что должно, и пусть будет что будет. Ошибка всех людей в том-то и заключается, что они хотят знать результаты своих усилий, но из этого, конечно, ничего не выходит и выйти не может.

Это было характерное для Толстого рассуждение, но меня не удовлетворял такой абстрактный подход к основным задачам человеческой жизни, и я задал Льву Николаевичу вопрос, как отнесся бы он к общине или лиге, поставившей себе практическую цель объединения всех людей на почве одинакового, сочувственного Толстому, прогрессивного жизнепонимания.

- Мне кажется, - говорил я, - что каждый человек, какого бы социального положения он ни был, мог бы определить минимум своих потребностей, а остающиеся продукты своего труда уделять неимущим членам общества.

- Нужно вообще избегать всякого формализма и принуждения, - ответил Толстой. - Что же касается минимума, так круг человеческих потребностей очень невелик. Но я вас понимаю! Это свойственно вашему возрасту - все сводить на практическую почву... Вот я уж и вижу, - присовокупил он вдруг, - я чувствую это, что внутреннее основание у нас с вами одно и то же, что мы стоим на одной почве, основа у нас одна!..

Лев Николаевич коснулся и своего собственного положения.

- Мне тяжело жить в богатом, помещичьем доме, но изменить положение я не могу, потому что не нахожу сочувствия в семье. Я не вмешиваюсь в жизнь семьи. Для всех имущественных вопросов и личных расчетов я как бы умер. Конечно, такое положение очень тягостно... Вы только никому не передавайте того, что я вам сказал.

Слова эти, из которых было видно, что Лев Николаевич уже в 1907 году был готов к уходу из Ясной Поляны, произвели на меня глубокое впечатление.

Просто и искренне ответил Толстой и на ряд других моих вопросов. Узнав, между прочим, что я считаю Достоевского своим любимым писателем, Лев Николаевич воскликнул:

- Вот как! Напрасно, напрасно! У него так все спутано - и религия и политика... Но, конечно, это настоящий писатель, с глубоким исканием, не как какой-нибудь Гончаров.

"Какой-нибудь Гончаров". Конечно, так мог выразиться только тот, кто был сильнее Гончарова.

Потом Лев Николаевич пригласил меня и рабочего к себе в кабинет в верхнем этаже дома, усадил в кресла и попросил меня прочитать вслух мысли мудрых людей, помещенные в его сборнике "Круг чтения"^* на 23 августа^**. Чтение, видимо, доставило ему большое удовольствие.

^* ("Круг чтения" - двухтомный сборник коротких рассказов, легенд и изречений разных авторов, в том числе и Л. Н. Толстого, на моральные темы. Составлен Толстым и выпущен в свет отдельными выпусками в 1904-1908 гг. в изд. "Посредник". Многократно преследовался царской цензурой. В полном, неурезанном виде вошел в Полн. собр. соч, тт. 41-42.)

^** (Изречения, записанные под 23 августа, посвящены теме об истине. Наряду с индийскими и персидскими изречениями, а также цитатами из сочинений английского писателя Джона Рёскина (1819-1842), здесь имеются следующие изречения Л. Н. Толстого:

"Истина вредна только тому, кто делает зло. Делающие добро любят истину".)

- Я каждый день читаю "Круг чтения", - сказал он, - и всегда нахожу что-нибудь поучительное для себя!

Затем он подарил нам по нескольку книжек, дружески попрощался с нами. И лицо его было уже совсем другим, чем при встрече под "деревом бедных". Ни следа строгости не осталось в нем. Он уже знал нас. Он видел, что не пустое любопытство привело нас в Ясную Поляну. Он считал нас друзьями.

Мы покинули Толстого совершенно счастливые. Не только то, что сказал он, но и вся его личность, его приветливость произвели на нас сильнейшее впечатление.

День 23 августа 1907 года, день первого знакомства с Львом Николаевичем Толстым, до сих пор живет светлым воспоминанием в моей душе.

"Долг моей совести"

Толстой был образцом трудолюбия. Затрачивая много времени на создание своих художественных и философско-публицистических творений, на прием посетителей, он не жалел труда на ведение корреспонденции. В Государственном музее Л. Н. Толстого (Москва) хранится сейчас пятьдесят тысяч писем, полученных Толстым, причем выяснено, что приблизительно на десять тысяч из них он ответил лично. На остальные отвечали лица, ему помогавшие. В так называемом "юбилейном" Полном собрании сочинений Л. Н. Толстого^* его ответы на письма занимают тридцать один том!^** И большей частью это письма, адресованные лицам, лично неизвестным Толстому. Родные часто говорили писателю, что он напрасно тратит столько времени на эту совершенно "непродуктивную", с их точки зрения, работу, но Лев Николаевич обычно отвечал, что он считает долгом своей совести ответить на все приходящие к нему письма.

^* (Полное собрание сочинений Л. Н. Толстого в 90 томах (М., Издательство "Художественная литература"). В него вошли все, без исключения, художественные, теоретические и публицистические произведения писателя со многими их вариантами, а также все его письма, дневники и записные книжки. Издание начато в 1928 г. в ознаменование 100-летия со дня рождения Толстого и поэтому именуется "юбилейным". Завершено в 1958 г.)

^** (Толстой Л. Н., тт. 59-89. Часть писем вошла и в т. 90.)

И он был прав. Как счастлив бывал какой-нибудь одинокий, запутавшийся в противоречиях жизни человек, получивший письмо от самого Толстого. И как важен был этот обмен откровенными письмами, особенно письмами по общественным вопросам, в те времена господства строжайшей цензуры!

Письма приходили самые разные: деловые, "ругательные" (от священников, черносотенцев), "хорошие" (от единомышленников), "просительные" (о материальной помощи).

Много было писем от молодых людей, мечтавших "в духе Толстого" круто порвать с привычными условиями жизни, покинуть высшую школу, переехать в деревню и заняться крестьянским трудом. Лев Николаевич всегда останавливал таких скороспелых "единомышленников", указывая им на необходимость серьезной внутренней подготовки к новому образу жизни, на необходимость нравственного самоусовершенствования.

Писали и революционеры. В 1910 году Толстой вел переписку (в которой и я, по его поручению, принимал участие) с сосланным в Сибирь революционером Семеном Мунтьяновым. В резких и сильных выражениях Мунтьянов предсказывал неизбежность революционного насилия против привилегированных, эксплуататорских классов. Лев Николаевич возражал ему, пропагандируя методы мирного освобождения народа, но в частных беседах признавал серьезность и важность доводов Мунтьянова.

Некто Липецкий спрашивал об отношении Толстого к еврейским погромам. Лев Николаевич отвечал, что он считает единственным виновником погромов и вообще гонений на евреев царское правительство.

Бывали письма личного характера. Так, девушка из Пятигорска прислала отчаянное письмо, в котором сообщала, что совершенно разочаровалась в жизни и в людях и решила покончить жизнь самоубийством. Толстой ответил участливым, отеческим письмом, уговаривал девушку не падать духом, показывал ей, что жизнь еще может выправиться, наладиться. К письму приложено было несколько брошюр Толстого. И что же? Через два или три месяца Лев Николаевич получил ответ, что его письмо и книги ободряюще подействовали на девушку. Как счастлив был Лев Николаевич, получив такое сообщение!

Были письма и просто курьезные. Так, в последний год жизни Толстой получил письмо от "ученика III класса" Федорова, который спрашивал, как надо произносить встречающуюся в романе "Война и мир" фамилию - "Ростовы" или "Ростовы"? И Лев Николаевич отвечает на открытке: "Ростовы. Л. Т.". Это было, вероятно, самое короткое письмо, написанное им.

Словом, Толстой не жалел времени, чтобы ответить на каждое письмо, хотя бы и наивное, но так или иначе требующее ответа. А сколько было писем с интимными исповедями! И Лев Николаевич никогда не обманывал доверия людей - подробно и охотно высказывался по разным вопросам, личной, внутренней, духовной жизни.

"Он думал о нас"

Вся жизнь и все творчество Л. Н. Толстого проходили под знаком служения народу. Толстому нравились только те из его произведений, которые были понятны людям из народа. Известно, что лучшим из своих художественных произведений он считал рассказ "Кавказский пленник", написанный безукоризненным, прозрачным народным языком. В последний год жизни в Ясной Поляне он как-то сказал, что хотел бы писать только для жителей деревень Ясная Поляна и Телятинки^*... Очень хотелось ему попасть на народный спектакль, устроенный в Телятинках мною и Димой Чертковым - сыном^**. Мы ставили для крестьян комедию Толстого "Первый винокур"^***. Спектакль прошел чудесно, но, к сожалению, приезд известного тогда московского скрипача Сибора^**** помешал Льву Николаевичу побывать на спектакле.

^* (Телятинки - деревня в 3-х верстах от Ясной Поляны.)

^** (Чертков Владимир Владимирович (Дима, 1889-1964) - сын В. Г. Черткова.)

^*** ("Первый винокур, или как чертенок краюшку заслужил" - комедия, написанная Толстым в феврале - марте 1886 года (т. 26). Комедия направлена против пьянства.)

^**** (Сибор Борис Осипович (1880-1960) - скрипач, профессор Московской консерватории. В 1900-х годах часто приезжал в Ясную Поляну для участия в домашних концертах.)

Толстой поддерживал самые тесные и дружеские отношения с крестьянами Ясной Поляны. Знал всех стариков в деревне, особенно тех, кто когда-то учился в основанной им в 60-х годах знаменитой школе. Фамилии Резуновых, Фокановых, Морозовых, Козловых постоянно упоминались в доме Толстого, постоянно мелькают в дневниках Льва Николаевича. Когда-то Толстой пахал, косил и боронил вместе с Фокановыми, Резуновыми и Козловыми.

19 апреля 1910 года у Толстого были гости из Японии - директор высшей школы в Киото Хорада и служащий министерства путей сообщения Мидзутаки. Вместе с ними, а также со мною и со своим другом поэтом Иваном Ивановичем Горбуновым-Посадовым^*, Лев Николаевич ходил в деревню показывать крестьянам граммофон - подарок Общества деятелей периодической печати и литературы, преподнесенный Льву Николаевичу в знак признательности за несколько наговоренных им пластинок в пользу нуждающихся литераторов. Помню, Лев Николаевич и Хорада несли по пачке пластинок, я нес ящик, а И. И. Горбунов-Посадов - трубу.

^* (Горбунов-Посадов Иван Иванович (1864-1940) - поэт, педагог, публицист, издатель. Близкий друг и единомышленник Толстого. С 1897 г. - руководитель основанного Толстым издательства "Посредник", выпускавшего книги для народного чтения и самообразования. Об И. И. Горбунове-Посадове см. в настоящей книге отдельный очерк.)

В начале деревни, как раз перед башнями при въезде в усадьбу, Толстой собрал большую толпу крестьян. Поставили на столик, вынесенный из соседней избы, "машину", и яснополянская улица огласилась звуками веселых песен и плясовых мелодий. Под украинский гопак устроили пляску, за которой Лев Николаевич наблюдал с живейшим интересом. Крестьяне задавали Толстому разные вопросы, и он охотно на них отвечал. Это едва ли не последняя встреча с большой группой крестьян родной Ясной Поляны доставила Льву Николаевичу большое удовольствие.

Когда мы потом шли к дому, Мидзутаки взволнованно говорил мне, что он никак не ожидал, что великий Толстой так близок к простым людям, к народу.

Под народом Мидзутаки да и сам Толстой подразумевали преимущественно крестьян. Толстой с малолетства особенно хорошо знал крестьян, все его симпатии принадлежали трудовому крестьянству. Он глубоко страдал, наблюдая печальные последствия крестьянского безземелья, много и резко писал против частной помещичьей собственности на землю и мечтал о переходе земли к тем, кто на ней работает, то есть к крестьянам. Конечно, Толстой глубоко интересовался и рабочим вопросом, который он осветил в своих замечательных работах "Рабство нашего времени"^* и "Неужели это так надо?"^**.

^* ("Рабство нашего времени" - социально-обличительный трактат, написанный Толстым в 1900 г. (См.: Толстой Л. Н., т. 34). В нем анализируются современные формы закабаления и угнетения народа богатыми классами. Впервые в полном виде издан в Москве в 1917 г. одновременно в двух издательствах: "Единение" и "Посредник".)

^** ("Неужели это так надо?" - статья Толстого, написанная в 1900 г. В ней описывается бедственное положение рабочих на рудниках вблизи Ясной Поляны. Впервые опубликована в 1900 г. В Лондоне, в изд. "Свободное слово". (См.: Толстой Л. Н., т. 34).)

Тяготясь жизнью в "роскошном, барском, помещичьем доме", Толстой всей душой стремился к "уходу в избу", в деревню. Приблизительно за неделю до ухода из Ясной Поляны он писал своему другу, крестьянину села Боровково Тульской губернии, Михаилу Петровичу Новикову, прося его подыскать для него в деревне "хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату"^*. Новиков не сразу ответил Толстому, и тот выехал из дома 28 октября 1910 года в другом направлении. Нет, однако, никакого сомнения, что, если бы ему не помешала болезнь, он, наверное, поселился бы где-нибудь в деревне, среди крестьян.

^* (См.: Толстой Л. Н., т. 82, с. 210-211.)

Впрочем, он и сам выразил это со всей определенностью. Когда, покинув Ясную Поляну, Лев Николаевич посетил в Шамординском женском монастыре свою сестру-монахиню Марию Николаевну^* и там стали совещаться о том, куда направиться дальше, он заявил:

^* (Толстая Мария Николаевна (1830-1912) - сестра Л. Н. Толстого. Последние годы своей жизни провела в женском монастыре в с. Шамордино, Калужской губернии.)

- Только ни в какую колонию, ни к каким знакомым, а просто в избу к мужикам!..

С 1892 года, когда Толстой, как король Лир^*, разделил все свое имущество между законными наследниками, он уже не имел никаких средств для помощи крестьянам. Но в год смерти он написал особое завещание, по которому душеприказчики Толстого, издав в последний раз все его сочинения, выкупили у его жены и детей на полученные деньги переданную им когда-то землю и безвозмездно поделили ее (более 700 гектаров) между крестьянами Ясной Поляны и двух соседних деревень, принадлежавших раньше также семье Толстых. Таким образом, по завещанию Толстого была произведена в округе своего рода маленькая "аграрная реформа".

^* (Король Лир - главный персонаж одноименной трагедии В. Шекспира. Упомянутый ниже раздел имущества происходил в июле 1892 г., для чего в Ясную Поляну съехались дети Толстого. С одобрения Толстого, имущество было разделено поровну между всеми членами семьи. Некоторые разногласия между детьми, вызванные разделом, были для Толстого тяжело огорчительны. 5 июля 1892 г. он записал в дневнике: "Тяжело, мучительно, ужасно... Вчера поразительный разговор детей. Таня и Лева внушают Маше, что она делает подлость, отказываясь от имения. Ее поступок заставляет их чувствовать неправду своего, а им надо быть правыми, и вот они стараются и придумывают, почему поступок нехорош и подлость. Ужасно. Не могу писать. Уж я плакал, и опять плакать хочется. Они говорят: мы сами бы хотели это сделать, да это было бы дурно. Жена говорит им: оставьте у меня. Они молчат. Ужасно! Никогда не видал такой очевидности лжи и мотивов ее. Грустно, грустно, тяжело мучительно" (Толстой Л. Н., т. 52, с. 67).)

Окрестные помещики, конечно, рвали и метали. Но крестьяне были признательны Льву Николаевичу. "Значит, он думал о нас!" - говорили они. Во время похорон Толстого крестьяне несли на руках его гроб четыре с половиной километра - от станции Засека (ныне Ясная Поляна) до яснополянской усадьбы.

Гробу предшествовал большой белый плакат с крупной надписью черными буквами:

"Лев Николаевич, память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны".

И еще в течение ряда лет яснополянские крестьяне дважды в год - в день рождения и в день смерти Толстого - всей деревней ходили па могилу великого писателя, с благоговением вспоминая о друге народа.

1960 г.