VIII

Большое и важное место в книге Булгакова занимает роковой конфликт в семье писателя, приведший в 1910 году к тайному уходу Толстого из Ясной Поляны и его трагической кончине. Автор книги был свидетелем и даже участником этих драматических событий; его мемуары имеют ценность исторического документа. Вместе с тем в осмыслении и трактовке этих событий Булгаков, при всей своей объективности и беспристрастности, не избег некоторой односторонности. Вот почему следует этой теме уделить особенное внимание^*.

^* (Этой теме посвящено исследование Б. С. Мейлаха "Уход и смерть Льва Толстого", ГИХЛ, М.-Л., 1960. См. также очерк Т. Л. Сухотиной-Толстой "О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода" в кн.: Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., 1976.)

В очерке "Уход и смерть Л. Н. Толстого" и других своих воспоминаниях В. Булгаков касается только последнего акта драмы, разыгравшейся в Ясной Поляне, не связывая се с уже давно назревавшим духовным кризисом писателя и недостаточно раскрывая ее причины и истоки.

Мне уже приходилось писать^*, что истоки эти восходят к значительно более раннему периоду его жизни, точнее, корни трагедии лежат во всей предыдущей жизненной и творческой биографии писателя.

^* (См. статью "Дневники Льва Толстого" в кн.: Толстой Л. Н. Собр. соч, т. 19, М., 1965; см. также статью "Воспоминания секретаря Льва Толстого" в кн.: Булгаков Вал. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие. Тула, 1970.)

Еще в ранней молодости - это запечатлено в юношеских дневниках и в трилогии "Детство", "Отрочество" и "Юность" - Толстой, принадлежавший по рождению и воспитанию к высшей знати, испытывал тяжкие укоры совести за владение крепостными крестьянами, за свои барские условия существования. Постепенно, с течением времени, это возникшее в детстве, под влиянием общения с крестьянскими детьми, инстинктивное ощущение вины перед народом переросло в глубоко осознанное мучительное чувство "стыда и раскаяния" (слова Толстого). Именно оно - в эмоциональном плане - питало его беспокойную, постоянно ищущую мысль, его тяготение к простым людям, его демократические убеждения.

В зрелые годы, по мере того, как Толстой глубже постигал окружающую действительность, внутренняя работа ума и совести в нем еще более усиливается. После выхода в свет его кавказских и севастопольских рассказов и, особенно, романа "Война и мир" он становится широко известным писателем. К нему приходят слава, почет, достаток. Его окружают любящие жена, дети, близкие. И все же, как мы видим это по его дневникам, он далек от истинного счастья. За внешним успехом и безмятежностью, за покровом семейной идиллии таятся - и чем дальше, тем острее! - беспокойство, тревога, неудовлетворенность. Толстой не мыслит себе личного счастья вне всеобщей радости и гармонии. Его не может удовлетворить узкий мирок собственного благополучия в то время, когда вокруг царят ложь и несправедливость. Ничто: ни всемирная слава, ни материальные блага - не могут погасить в нем огонь недовольства собой и окружающей действительностью, не могут хоть на миг приостановить мучительные укоры совести.

Резкий идейный и душевный перелом, пережитый Толстым на рубеже 1880-х годов, приведший его к разрыву со своим классом и переходу на позиции патриархального крестьянства, вносит, путем мучительной переоценки ценностей, некоторую, весьма относительную гармонию в его взгляды на мир, на общество, на человека. Поистине выстрадав свое новое миропонимание, он обретает в нем духовную опору для дальнейшего творчества. Но оно не приносит ему душевного покоя и удовлетворения. С этого времени начинается разлад с семьей, особенно с сыновьями и женой, которые не приемлют его нового миросозерцания и противятся претворению его в жизнь. Медленно, постепенно, но с неотвратимой силой нарастает та духовная и семейная драма, которая, в конечном счете, после тяжких раздумий и мучений, заставит 82-летнего старика темной осенней ночью, тайком, покинуть Ясную Поляну...

В чем была духовная драма Толстого?

В. Булгаков, к сожалению, не дает ответа на этот вопрос, а между тем без этого мы не поймем закономерность поступков Толстого, сложность создавшейся ситуации.

Духовная драма Толстого заключалась во все нараставшем противоречии между его вдохновенным, но утопическим идеалом "царства божия на земле", его всепрощающим учением о непротивлении злу насилием и опровергавшей это учение повседневной реальной жизнью. Это противоречие становилось с каждым годом все ощутимее и под конец жизни Толстого, в годы первой русской революции, стало для него особенно очевидным. Русские крестьяне, интересы и чаяния которых выражал Толстой, сочувствовали его страстным обличениям социального зла, его призывам к добру и справедливости. Ограбленные и разоренные помещиками, они решительно выступали против капитализма, царизма, против безземелья, против насилия над ними власть имущих. Но тяжкий многовековой опыт народа показал, что невозможно добиться свободы и справедливости, подставляя левую щеку, когда тебя ударяют по правой...

Толстой, при всем бесстрашии его мысли, не мог отречься от своей религиозно-нравственной доктрины, - революционные учения были для него сокрыты в силу узости патриархально-крестьянского сознания, выразителем которого он был. Вместе с тем он был чересчур "земным" мыслителем, тесно связанным с народом, чтобы закрывать глаза на факты реальной жизни, на жестокую классовую борьбу, которая разгоралась и пылала вокруг него. В этом повседневном, все нарастающем ощущении дисгармонии между его учением, в которое он глубоко и страстно верил, и непостижимым "роком событий", движущихся по собственным, непонятным ему и казавшимся "неправильными" законам - заключалась большая духовная трагедия мыслителя.

Толстой, все чаще испытывая сомнения в правильности своей доктрины, разумеется, не осознавал трагедии столь ясно и отчетливо, как это видно нам сейчас, спустя более чем полстолетия. Этот разлад он, в личном плане, прежде всего ощущал как невыносимое противоречие между его идеалом простой, доброй жизни и вынужденным пребыванием в барской среде, где его не понимают и не хотят понимать. Еще в 1885 г. (14 декабря) он с горечью писал В. Г. Черткову об окружающей его среде:

"... Жизнь дикая с торжеством идет своим ухудшающимся порядком... Обжираются, потешаются, покупая на деньги труды людей для своего удовольствия, и все увереннее и увереннее чем больше их становится, что это так. То, что я пишу об этом, не читают, что говорю, не слушают или с раздражением отвечают, как только поймут, к чему идет речь, что делаю, не видят или стараются не видеть. На днях началась подписка и продажа на самых стеснительных для книгопродавцев условиях и выгодных для продажи. Сойдешь вниз и встретишь покупателя, который смотрит на меня как на обманщика, пишущего против собственности и под фирмой жены выжимающего сколько можно больше денег от людей за свое писанье"^*.

^* (Толстой Л. Н., т. 85, с. 294-295.)

О своих страданиях он многократно пишет и в дневнике последних лет:

"Мучительно стыдно, ужасно... да, тяжела, мучительна нужда и зависть, и зло на богатых, но не знаю, не мучительней ли стыд моей жизни"^*. (Запись от 12 апреля 1910 г.).

^* (Толстой Л. Н., т. 58, с. 37.)

Мотив стыда, тоски, бессилия перед злом окружающего мира, ощущение резкого контраста между тяжелым бытием голодного и бесправного народа и своим существованием в сравнительно "роскошных" условиях звучит на страницах дневника с каждым годом все явственнее и острее.

Семейный конфликт, от которого Толстой тяжело страдал, его все растущее отчуждение от жены и сыновей имели своим истоком те же социальные причины, что и его духовная трагедия последних лет. Семейная драма неотделима от духовной.

Придя после кризиса 1880-х годов к мысли об отказе от всякой собственности, Толстой стремился свою жизнь и быт семьи построить на новых, более справедливых основах. В 1882 году он отказался от владения имением, землей, от доходов за произведения, которые в дальнейшем напишет, но, К не желая причинить "зло" ближним, он передал все права на сочинения, написанные им до 1881 года, не во всенародное пользование, а своей семье. Этим половинчатым решением, не удовлетворившим никого и, прежде всего, его самого, была создана почва для семейного конфликта, который с этого времени никогда не прекращался.

Одним из первоначальных поводов к резкому разладу с женой послужила издательская деятельность С. А. Толстой, открывшей в 1885 г. против воли мужа подписку на его Собрание сочинений. Толстого тяготило, что распространение его сочинений связано с получением доходов. 15-18 декабря 1885 г. он передал С. А. Толстой большое письмо, в котором объяснил смысл происшедшего в нем нравственного переворота и потребовал опрощения барского образа жизни семьи. Толстой писал: "Боль от того, что я почти 10 лет тому назад пришел к тому, что единственное спасение мое и всякого человека в жизни в том, чтобы жить не для себя, а для других, и что паша жизнь нашего сословия вся устроена для жизни для себя, вся построена на гордости, жестокости, насилии, зле, и что потому человеку в нашем быту, желающему жить хорошо, жить с спокойной совестью и жить радостно, надо не искать каких-нибудь мудреных далеких подвигов, а надо сейчас же, сию минуту действовать, работать, час за часом и день за днем, на то, чтобы изменять ее и идти от дурного к хорошему... А между тем ты и вся семья идут не к изменению этой жизни, а с возрастанием семьи, с разрастанием эгоизма ее членов - к усилению ее дурных сторон. От этого боль"^*.

^* (Толстой Л. Н., т. 83, с. 541.)

Аналогичные столкновения на этой же почве происходили год за годом и приносили Толстому тяжкие страдания. Под конец жизни, боясь, что семья после его смерти нарушит его волю и предъявит права на все литературное наследство, Толстой составил летом 1910 года тайное завещание, по которому все его сочинения должны были стать всенародным достоянием. Это завещание, о существовании которого Софья Андреевна вскоре догадалась, и которое она с болезненной настойчивостью разыскивала, и сослужило роль той новой искры, из которой в последний год разгорелось давно тлеющее пламя вражды между нею и близким другом Толстого - В. Г. Чертковым.

История толстовского завещания не была до последнего времени ясна и нашла в литературе неточное освещение. Уязвимо это место и в изложении Булгакова, поэтому мы остановимся на этом подробнее.

Толстой всегда отрицательно относился к мысли об официальном завещании по двум причинам: ему, решительному противнику государства, казалось морально недопустимым узаконить свою волю путем обращения к казенным властям, которых он всегда обличал в беззаконии и несправедливости. С другой стороны, в подобном официальном узаконении своей воли он видел проявление недоверия к близким, которые таким образом как бы заранее подозреваются в злом намерении эту волю нарушить. Эти соображения Толстой откровенно высказал В. Г. Черткову еще 13 мая 1904 г. в ответ на заготовленные им вопросы относительно прав на сочинения Толстого после его смерти. "Не скрою от вас, любезный друг, Владимир Григорьевич, - писал Толстой, - что ваше письмо... было мне неприятно. Ох, эти практические дела! Неприятно мне не то, что дело идет о моей смерти, о ничтожных моих бумагах, которым приписывается ложная важность, а неприятно то, что тут есть какое-то обязательство, насилие, недоверие, недоброта к людям. И мне, я не знаю как, чувствуется втягивание меня в неприязненность, в делание чего-то, что может вызвать зло. Я написал свои ответы на ваши вопросы и посылаю. Но если вы напишете мне, что вы их разорвали, сожгли, то мне будет очень приятно"^*.

^* ("Литературное наследство", т. 69, кн. 1. М., 1961, с. 554-555.)

Позднее, однако, обострившийся семейный конфликт и настойчивое стремление Софьи Андреевны и сыновей Андрея и Михаила получить права собственности на все сочинения, натолкнули Льва Николаевича в 1909 г. на мысль составить официальное завещание и четко выразить свою волю о передаче его творений народу.

Заодно Толстой хотел перерешить и вопрос о земле, которая была в 1882 году им передана во владение семьи. "Решил отдать землю (крестьянам. - А. Ш.)... Как трудно избавиться от этой пакостной, грешной собственности!" - читаем мы в дневнике Толстого от 23 июля 1909 года^*.

^* (Толстой Л. Н., т. 57, с. 100.)

Другим "камнем преткновения" в разгоревшейся борьбе двух "лагерей" были дневники Толстого. Еще в 1890 г. В. Г. Чертков предложил Льву Николаевичу пересылать ему дневники для сохранения. Толстой тогда ответил отказом. "Мне очень жаль, что не могу послать вам дневники, - писал он Черткову 23 мая 1890 г. - ...Не говоря о том, что это нарушает мое отношение к этому писанию, я не могу послать, по сделав неприятное жене или тайно от нее. Это я не могу... Дневники же не пропадут. Они спрятаны, и про них знают домашние - жена и дочери"^*.

^* (Толстой Л. Н., т. 87, с. 27-28.)

В 1900 г., в виду нависшей опасности изъятия дневников при возможном обыске, Толстой согласился на их хранение вне Ясной Поляны. С этого времени дневники пересылались Черткову и хранились в банке, в Москве. Софья Андреевна многократно возражала против пересылки дневников Черткову, а в описываемые дни решительно потребовала их возвращения. "Его (Толстого. - А. Ш.) дневники, - писала она Черткову 18 сентября 1910 г., - это святая святых его жизни, следовательно, и моей с ним, это отражение его души, которую я привыкла чувствовать и любить, и они не должны быть в руках постороннего человека"^*.

^* (Цит. по кн.: Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. Т. 2, с. 293.)

Одним из обстоятельств, побудивших Софью Андреевну требовать возвращения дневников, было также то, что в них содержались отдельные негативные записи по ее адресу. Она боялась, что жестокие противники используют их для ее дискредитации. С другой стороны, "чертковцы" боялись, что Софья Андреевна, если дневники окажутся в ее руках, уничтожит эти записи. (Опасения впоследствии оказались безосновательными). В целях всеобщего умиротворения, Толстой согласился забрать у Черткова дневники и более их ему не посылать. 14 июля 1910 г. он писал жене: "1) Теперешний дневник никому не отдам, буду держать у себя. 2) Старые дневники возьму у Черткова и буду хранить сам, вероятно, в банке. 3) Если тебя тревожит мысль о том, что моими дневниками, теми местами, в которых я пишу под впечатлением минуты о наших разногласиях и столкновениях, что этими местами могут воспользоваться недоброжелательные тебе будущие биографы, то, не говоря о том, что такие выражения временных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках, никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях, - если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто как бы в этом письме мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни"^*. Дневники, после того, как с них Чертковым были сняты копии, вернулись в Ясную Поляну, однако это лишь на короткое время утихомирило страсти.

^* (Толстой Л. Н., т. 84, с. 398-399.)

Летом 1910 г. борьба между В. Г. Чертковым и его соратниками, с одной стороны (среди них была и младшая дочь писателя А. Л. Толстая), и Софьей Андреевной и ее сыновьями, с другой, приняла крайние формы. Создалась угроза, что последняя воля Толстого, если бы она была выражена только устно, могла быть после его смерти нарушена. И тогда он решился на последний шаг. Завещание, составленное тайно в 1910 году, повторившее, в основном, главную мысль завещания 1909 года, было проявлением решимости писателя хотя бы после смерти осуществить заветное стремление - передать свои писания народу.

Завещание было, с согласия Толстого, составлено В. Г. Чертковым и А. Л. Толстой при участии юриста Н. К. Муравьева. Первоначально оно было тайно подписано Толстым 17 июля 1910 г. Однако из-за пропуска нескольких слов оно было 21 июля переписано. В тот же день в лесу, вблизи дер. Грумонт, Толстой подписал его. В качестве свидетелей присутствовали А. Б. Гольденвейзер, А. П. Сергеенко и А. В. Калачев. Согласно завещанию, все его сочинения, "как художественные, так и всякие другие, оконченные и неоконченные, драматические и во всякой иной форме, переводы, переделки, дневники, частные письма, черновые наброски, отдельные мысли и заметки", где бы они ни хранились, переходят в полную собственность его младшей дочери А. Л. Толстой, а в случае ее смерти, - в собственность старшей дочери Т. Л. Сухотиной^*. При этом предполагалось, что дочери писателя, получив формально права, сделают все, чтобы творения их отца стали всеобщим достоянием.

^* (Толстой Л. Н., т. 82, с. 227.)

Такова подлинная история завещания Толстого.

Для уяснения ситуации, сложившейся в это время в Ясной Поляне, следует еще добавить несколько слов о главных действующих лицах трагедии.

О С. А. Толстой уже сказано выше. Она несомненно любила своего мужа, была ему истинным другом и помощником. Мать тринадцати детей и двадцати пяти внуков, она сыграла в жизни мужа огромную роль. Она была первым человеком, кому он поверял свои думы и замыслы и от кого он слышал слова любви и ободрения. Она десятилетиями от руки переписывала его сочинения и держала их корректуры. Как пишет А. М. Горький, "жить с писателем, который по семи раз читает корректуру своей книги и каждый раз почти наново пишет ее, мучительно волнуясь и волнуя; жить с творцом, который создает огромный мир, не существовавший до него, - можем ли мы понять и оценить все тревоги столь исключительной жизни?"^*

^* (Горький М. Собр. соч. в 30-ти т. Т. 14, с. 308.)

В мемуарах некоторых "толстовцев" можно встретить утверждения, будто Лев Николаевич не любил своей жены, и она не любила его, Р. вышла замуж "по расчету"; будто под конец жизни они ненавидели друг друга и т. п. Это неправда! Дневники Толстого и его письма к жене^*, в том числе и самые последние, решительно опровергают эти утверждения.

^* (Письма Л. И. Толстого к жене опубликованы в его Полном собрании сочинений, тт. 83-84.)

К В. Г. Черткову - наиболее значительному из своих единомышленников - Толстой, помимо духовной близости, испытывал чувство благодарности за неутомимую работу по изданию и распространению его сочинений. Многочисленные дневниковые записи и существующая между ними многолетняя переписка^* свидетельствуют о большом доверии Толстого к Черткову, об уважении к его уму и опыту, о личном благорасположении к нему, как к "одноцентренному" другу, близкому человеку и общественному деятелю.

^* (Письма Л. Н. Толстого к В. Г. Черткову опубликованы в его Полном собрании сочинений, тт. 85-89.)

Однако, натура активная, властная, честолюбивая, Чертков, не замечая того и впоследствии раскаиваясь, порою переходил ту грань душевного такта и скромности, к которой облаивала его большая близость к любимому учителю. С особенной силой, как уже сказано, отрицательные черты характера Черткова - самоуверенность, деспотичность, резкость - проявились в 1910 году в отношениях с Софьей Андреевной.

В. Ф. Булгаков неправ, когда характеризует Черткова как узко расчетливого и даже корыстно-практичного человека, когда берет под сомнение моральные мотивы его поступков, когда объясняет злые действия Черткова его психической болезнью и т. д. Эти места, а также излишне резкий, разоблачительный тон воспоминаний Булгакова уже подвергались критике в среде литературоведов. Объективности ради, напоминалось, что Толстой высоко ценил Черткова и именно ему в последнем завещании поручил редактирование своих сочинений. Несомненны и заслуги Черткова по подготовке и изданию в советские годы произведений Толстого, особенно его Полного собрания сочинений в 90 томах.

Вместе с тем Булгаков несомненно верно уловил отрицательные черты этой сложной, неуравновешенной личности: слепой фанатизм, грубость, бесцеремонность, барственность, властность - все то, что придавало ему характер "генерала от толстовства". Подтверждение этому мы находим во многих других мемуарах, а также в письмах бывших друзей и соратников Черткова.

Толстой горячо желал мира в семье. Глубокий знаток человеческой души, он отчетливо сознавал, что неуравновешенное, агрессивное поведение его жены во многом вызвано ее болезнью, и был готов, не поступаясь своими принципами, сделать все, чтобы найти приемлемую основу для дальнейшей совместной жизни. Даже в самом разгаре борьбы между Софьей Андреевной и Чертковым он пытался ее защитить перед ним, напоминая о ее болезненном состоянии и особом складе характера. Но действительность, вопреки воле Толстого, приводила ко все новым и новым столкновениям.

Нельзя без волнения читать дневники и письма Толстого последнего года, в которых 82-летний писатель на склоне жизни предстает одиноким, тоскующим, глубоко страждущим человеком, лишенным не только душевного, но и самого необходимого житейского покоя, превращенного в объект безжалостной борьбы двух воюющих "лагерей". "Чертков вовлек меня в борьбу, и борьба эта очень тяжела и противна мне", - с горечью записывает Толстой 30 июля 1910 г. в "Дневнике для одного себя"^*. "Они разрывают меня на части. Иногда думается уйти от всех" - читаем мы в записи от 24 сентября 1910 года^**.

^* (Толстой Л. Н., т. 58, с. 129.)

^** (Толстой Л. Н., т. 58, с. 138.)

Вскоре, испив чашу горечи до дна и не найдя другого выхода, Толстой осуществил свое давнее намерение. 28 октября 1910 года он внезапно принял решение и ночью, тайно, в сопровождении одного лишь домашнего врача Д. П. Маковицкого, навсегда покинул Ясную Поляну.

При отъезде из дома у Толстого не было определенного плана действий. Д. П. Маковицкий первоначально предложил ему временно направиться в Бессарабию, к знакомому рабочему И. С. Гусарову, жившему там с семьей на земле. На это Толстой ничего не ответил. Он очень боялся погони, а потому они в Щекине сели на первый проходивший поезд в направлении ст. Горбачеве, а затем пересели на поезд, шедший до ст. Козельск. Оттуда они направились под Калугу в Оптину пустынь, вблизи которой, в селении Шамордино, в женском монастыре, жила сестра Толстого - Мария Николаевна. Здесь Толстой намеревался временно остановиться и даже сговорился в деревне о найме избы. Но после беседы с тайно прибывшей сюда дочерью Александрой Львовной он решил, не задерживаясь, поехать дальше, - в Новочеркасск к своей племяннице Е. С. Денисенко, с тем, чтобы через ее мужа, члена судебной палаты, достать заграничный паспорт и уехать в Болгарию, а если не удастся, то - к единомышленнику на Кавказ. Однако и этот план не был осуществлен. После двухдневных лихорадочных скитаний Толстой в пути простудился и заболел крупозным воспалением легких. Деревянный домик на безвестном, затерянном в степях полустанке Астапово, где он был вынужден сойти, стал последним его приютом. 7 ноября 1910 года (ст. ст.), после недели тяжелой болезни, великого писателя не стало...

Такова правда о трагическом конце Толстого.

Книга В. Булгакова ценна тем, что в ней - глазами друга-очевидца - воспроизводится напряженная атмосфера яснополянского дома в памятные трагические дни, приводятся - большей частью впервые - выразительные детали последних месяцев жизни Толстого. Вместе с дневником, в котором запечатлены события в Ясной Поляне после отъезда Толстого, эти воспоминания являются неоценимым материалом для биографов писателя.