Паоло Трубецкой (1867-1938)

(Впервые напечатано в журн. "Искусство", 1961, № 5.)

В 1910 году, исполняя обязанности секретаря Л. Н. Толстого, я шил то в Ясной Поляне, то за три километра от нее - в доме Чертковых в Телятинках.

Тридцатого мая, придя из Телятинок в Ясную Поляну, я застал Льва Николаевича и все общество на террасе, за завтраком. Поздоровался с Софией Андреевной, со Львом Николаевичем и, невольно увлеченный обменом приветствий с милыми и хорошо знакомыми людьми, стал (чего могло бы и не быть) обходить, здороваясь, всех сидевших за столом.

- Точно чужой, - заметил, улыбаясь доброй улыбкой, Лев Николаевич.

Но вдруг, в конце обхода, я натолкнулся на двух незнакомых лиц, гостей, сидевших, согласно яснополянскому распорядку, как раз налево от Софии Андреевны.

- Князь Трубецкой... Княгиня... - назвали мне гостей, рекомендуя им в то же время и меня.

Я уже знал из полученных за два-три дня до того двух телеграмм о предполагавшемся приезде известного скульптора Паоло (Павла) Трубецкого, так что встреча не была для меня сюрпризом^*.

^* (П. П. Трубецкой неоднократно бывал в Ясной Поляне, где рисовал и лепил фигуру Толстого. В 1910 г. он гостил в Ясной Поляне с 29 мая по 12 июня. За это время он написал портрет Толстого маслом, сделал два рисунка карандашом и вылепил две статуэтки "Толстой па лошади".)

Не вставая и не улыбаясь, Павел Петрович Трубецкой, красивый человек лет 40-45, со строгими крупными чертами сухого, бритого по-актерски лица, немного повернул свой стан в мою сторону и протянул мне свою широкую, большую руку. Глаза его уставились на меня серьезным, неподвижным взглядом. Его молодая жена - шведка, как я узнал после, - приветливо улыбнулась. Так состоялось наше первое знакомство.

Надо сказать, что приезду Паоло Трубецкого в Ясную Поляну предшествовала слава о нем не только как о выдающемся скульпторе, но и как о большом оригинале, почти чудаке. Сын русского князя и американки, Трубецкой родился в 1867 г. в Италии, на Лазурном берегу, где его отец владел виллой. Художник жил в Париже, но часто приезжал в Россию, в особенности в связи со своей работой над известной конной статуей Александра III в Петербурге. Он прекрасно владел французским и итальянским языками, но по-русски говорил плохо. Поэтому разговор в Ясной Поляне в его присутствии всегда велся только на французском языке, что не мешало мне или Диме Черткову разговаривать наедине с художником по-русски.

Трубецкой близко сошелся с Толстым еще в 1899 г. в Москве, когда он создал бюст Толстого со скрещенными руками и первую из своих чудесных статуэток, изображающих Льва Николаевича верхом на коне.

Помню, в тот день, когда я впервые увидел Трубецкого и его супругу за завтраком, Толстой говорил мне о Трубецком: "Очень интересный человек и умный. Вегетарианец. Говорит, что животные живут лучше, чем современные люди. Он был очень мил - приехал не затем, чтобы лепить, а просто, но потом увлекся и будет лепить",

Трубецкой начал бы эту "лепку" тотчас, но оказалось, что в Туле нельзя было найти употребляемой скульпторами глины. Пришлось экстренно выписывать ее из Москвы.

Пока глина не пришла, Трубецкой сделал небольшой портрет Льва Толстого маслом и два рисунка карандашом. Кроме того, в свой альбом зарисовал карикатуры на себя и на свою жену. Всё, в том числе и карикатуры, стояло на высоте, и это было тем более удивительно, что как в живописи и рисунке, так и в скульптуре Трубецкой являлся в полном смысле самоучкой. Очевидно, что, не говоря уже о его дарованиях, надо было употребить особые, выходящие далеко за пределы нормы усилия для усвоения всех приемов и законов как живописной, так и скульптурной школы. Толстой, по-видимому, отдавал должное художественному рвению и воодушевлению Трубецкого. Еще за несколько лет до последнего приезда он говорил о нем:

- Трубецкой Паоло только потому и сделал кое-что, что никому никогда не подражал!

Для него изготовлен был высокий треножник, который скульптор в определенное время дня устанавливал на небольшом живописном дворике перед входом в "господский" дом. Надеяться, что Лев Николаевич согласится регулярно позировать Трубецкому, последнему не приходилось. Но он был готов довольствоваться малым. Обычно, подождав, пока Толстой после завтрака выходил из дома с хлыстом, висевшим в петле на запястье правой руки, и садился на лошадь, Трубецкой, можно сказать, собирал все свои силы, чтобы в течение нескольких минут, пока всадник и лошадь находились перед ним, сделать как можно больше и в смысле изучения натуры и в нелегком труде ее воспроизведения в скульптуре. В самом деле, эти несколько минут Толстой дарил скульптору, но затем равнодушно поворачивал лошадь на тропинку в сад, примыкавший к дому, и уезжал через сад в лес.

Трубецкой, должно быть, твердо запоминал черты Толстого и внешность лошадки, потому что еще в течение нескольких минут продолжал работать над своей скульптурой, не имея натуры перед глазами.

Потом, когда статуэтка сильно подвинулась вперед, и скульптор нуждался в том, чтобы поближе вглядеться в лицо Толстого, Лев Николаевич позировал Трубецкому в течение нескольких минут стоя или даже садился на некоторое время посреди двора в принесенное ему кресло.

Но когда кто-нибудь хотел сфотографировать его с Трубецким, он просил этого не делать: зачем соблазнять людей? Они будут говорить, что вот Толстой обрадовался и позирует скульптору!

Думаю, что если Лев Николаевич все-таки оказывал известное внимание Паоло Трубецкому и даже позировал ему, то тут, несомненно, играла значительную роль та симпатия, с которой он относился к Трубецкому, как к человеку, и даже, в некоторых отношениях, как к единомышленнику.

С первых же дней пребывания Трубецкого в Ясной Поляне Толстой много занимался художником, веселел в его присутствии и, между прочим, заявил однажды, что будет называть Трубецкого "ваше сиятельство".

- К нему это так идет! - говорил, смеясь, Лев Николаевич, и всем было ясно, что он именно потому решил называть Трубецкого "ваше сиятельство" (фактически не называл), что тот, как это становилось очевидным для всякого очень скоро после знакомства с ним, меньше всего заботился о своем титуле и, наверное, забыл бы о нем, если бы не напоминали другие.

Работая, скульптор для удобства снимал пиджак и оставался в одном жилете. В то же время на голове он сохранял котелок, который часто слезал ему на затылок. Иногда мастер, как и все художники в подобных случаях, отходил в сторону, чтобы заметить те или иные недостатки скульптуры. Если ему надо было взглянуть на Толстого слева, а тот сидел верхом на лошади или в кресле или даже стоял, повернувшись к нему правой стороной, то Трубецкой, проявляя особую деликатность по отношению ко Льву Николаевичу, не просил его ни передвигаться с места на место, ни поворачиваться, а сам хватал свой грубый, некрашеный треножник с начатой статуэткой, переносил его куда надо и спешно продолжал свою работу. Нельзя было не улыбнуться при этом на быстрые, неуклюжие, но осторожные медвежьи движения его большой тяжелой и длиннорукой фигуры. Однажды Толстой передразнил эти движения: согнув колесом руки и ноги, переваливаясь с ноги на ногу, побежал... Засмеялся и бросил.

Часто вокруг художника собиралась группа зрителей. Его это нисколько не смущало.

Во время работы у Трубецкого частенько появлялась потребность закурить, но он стеснялся сделать это в присутствии Толстого. Жена Трубецкого внимательно следила за мужем и, заметив, что ему хочется курить, спешила снабдить его вместо сигаретки заранее заготовленными орехами. В отсутствие Толстого он курил.

Статуэтка подвигалась вперед. Выходило очень похоже. Фигура Толстого была сделана бесподобно! Особенно голова. Взгляд Льва Николаевича трудно было понять сразу, но хотелось вникнуть в этот глубокий взгляд и так же задуматься. Я сказал о своем впечатлении Трубецкому, и он был очень доволен^*.

^* (Работы П. П. Трубецкого экспонируются в Гос. музее Л. Н. Толстого.)

- Вы заметили главное достоинство моей работы, - говорил он, - что у глиняного Толстого даже есть глаза!..

Это я позволил бы себе противопоставить мнению некоторых искусствоведов, что будто бы Трубецкой не интересовался психологией изображаемых им в скульптуре лиц и не стремился проникнуть в их внутренний мир.

Между прочим, Трубецкой расспрашивал меня:

- Вы из Телятинок? Как вы там хорошо живете! Не правда ли, вы работаете на земле и сами себя прокармливаете? Это лучше всего - жить тем, что дает работа на земле...

Конечно, художник чрезвычайно идеализировал жизнь "телятинцев", к которым принадлежал сын В. Г. Черткова Дима и несколько молодых "толстовцев" - рабочих. О полном "прокормлении" себя земельным трудом тут говорить, во всяком случае, не приходилось.

- Вы лучше меня живете, - продолжал скульптор. - Я живу в городе. Но, - с твердостью произнес он, - я буду так жить, я непременно буду!

Он собирается купить небольшой участок земли и работать на нем. И теперь он питается исключительно растительными продуктами, не употребляя в пищу не только мяса, но даже молока и молочных продуктов.

- Зачем нам молоко? Разве мы маленькие, чтобы пить молоко? Это только маленькие пьют молоко.

Вегетарианцем он стал лет за 10-12 до приезда к Толстому. Поводом к решению вегетарианствовать послужил следующий случай: однажды, проезжая со светской кавалькадой через итальянскую деревню, он увидел, как для того, чтобы заставить теленка войти в бойню, крестьянин закрутил ему хвост и сломал хрящ.

- Никакое животное этого не сделает! - восклицал Трубецкой.

Как художник Трубецкой не причислял себя ни к какой школе. Будучи новатором, он все же не порывал связи с заветами реалистического искусства.

- В наше время нет скульпторов, - говорил он. - Роден и Судьбинин? Оригинально? В чем состоит эта оригинальность? Он изображает женщину с ногой, закинутой на руку (Трубецкой изобразил это), - и все кричат: ах, оригинально!.. Но нужно просто делать!

Творчество художника должно быть свободно. Учить мастерству, по мнению Трубецкого, нельзя. Учитель может только передать ученику свои приемы, между тем талантливый художник должен сам вырабатывать свои. Он рассказал историю своего профессорства в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. К нему записалось сначала сорок учеников, потом осталось только два, потому что он ничему не учил и за два года посетил школу только три раза. Но зато оставшиеся у него два ученика были самые талантливые.

- Отчего я леплю? - спрашивал Трубецкой. - Мне нужны деньги. За это, - говорил он, указывая на статуэтку Льва Николаевича, стоявшую около, - дают деньги. - И на его лице мелькнула детская, смущенная, застенчивая улыбка. - Но надо редко лепить, - продолжал Трубецкой, - когда самому хочется. Я вижу: натура хорошая, нужно сделать натуру, я и делаю.

- Меня спрашивают, - говорит он еще: - "Вы скульптор?" Нет, я не скульптор, я - человек.

Однажды Трубецкой показал мне фотографии своих скульптурных работ. Среди них, кроме петербургской статуи Александра III, был также снимок с модели проекта памятника Александру II в Петербурге. Хотя личность царя в этом проекте была сильно идеализирована и, между прочим, фигура значительно вытянута (в противоположность тяжелой и мешковатой фигуре его сына), нельзя было не признать, однако, высокой художественности проекта. Тем не менее, проект Трубецкого был, по словам скульптора, отвергнут комиссией по постановке памятника. Вместо него утвержден был жалкий проект - конфетная бонбоньерка какого-то второстепенного мастера. Трубецкой показал мне фотографию этой бонбоньерки. Он с грустью сетовал на безвкусие петербургских судей.

Отправляясь в тот день в Телятинки, я узнал, что Трубецкой собирается туда же вечером, чтобы получить от фотографа Тапселя проявленные им по просьбе Трубецкого его яснополянские снимки. Я предупредил телятинскую молодежь о приезде художника, и его поджидали с интересом.

Трубецкой действительно в назначенное время появился на хуторе Чертковых. После того, как он закончил свои дела с фотографом, мы все обратились к нему с просьбой задержаться на чашку чая.

Живо соорудили самовар не в очередь и накрыли стол на дворе, под стенкой флигелька для рабочих, на открытом воздухе. Завязалась непринужденная беседа. Трубецкой опять говорил о том, как ему нравится жизнь "своим трудом" среди природы, нравится "простота" Телятинок. Поделился своей мечтой о занятии земледелием, рассказал о том, как он начал вегетарианствовать, как ужасны некоторые мясные кушанья.

- Например, есть такое кушанье - foie gras. Что это такое? Это... Ну, знаете, белое такое...

Он делал руками округлые движения и наконец вспомнил:

- Гусь!.. Так вот, гуся подвешивают и насильно кормят, вталкивая пищу палкой в горло, чтобы он разжирел, и потом режут, а из печени приготовляют паштет. Это варварство! Человек в этом случае хуже зверя. Но... придет время, может быть, через сто лет, и люди будут жить, занимаясь трудом... Перестанут и поедать тела животных...

С молодыми людьми и с рабочими Трубецкой держался как равный, мило, искренне, открыто, - куда более открыто, чем в гостиной. В гостиной у него обычно был несколько напряженный вид, точно он боялся, что вот-вот могут его неожиданно спросить о чем-то необыкновенном, и ему надо будет постараться не оплошать, найтись, поумнее ответить и не дать оставить себя в дураках. Аристократ по рождению, в жизни он был подлинным демократом.

Однажды в Ясной Поляне я проходил через переднюю. Слышу - из лакейской, рядом с передней, раздаются звуки балалайки. Заглянул - и вижу такую картину. Сидят Дима Чертков, лакей Филя и князь Трубецкой, причем последний, склонив голову и вогнув носки ног внутрь, бренчит на балалайке.

Лев Николаевич не упускал художника из виду и, по-видимому, любовался им.

Об искусстве его он говорил:

- Трубецкой удивляет меня, как этим удивляет большой художник и в музыке! Он лепит статуэтку: вот этакая рука и такая (он показал - величиной с луковицу) головка. И он в этой головке кое-что снимет, кое-что прибавит - и получается то, что он хочет.

Когда однажды назвали другого скульптора, сделавшего статуэтку Толстого по фотографиям, Лев Николаевич заявил:

- А вот Трубецкой в этом отношении настоящий художник: он никогда не позволил бы себе лепить по фотографии, всегда - с натуры.

В 1910 г. летом в Ясной Поляне гостил старший сын Толстого Сергей Львович с семьей - женой и тринадцатилетним сыном Сережей. Сережу сопровождал его гувернер швейцарец Морис Кюэс, приятный и образованный молодой человек. Будучи уже стариком, он опубликовал на французском языке в Швейцарии свои очень хорошо написанные воспоминания "Живой Толстой" (Женева, 1945). В этой книге рассказывается, между прочим, как однажды Трубецкой принес в большой яснополянский зал свои рисунки, чтобы показать их Толстому. Посмотрев рисунки, Лев Николаевич обратился к художнику со следующими словами:

- Итак, Павел Петрович, вы не хотите читать мои книги? Однако я вот рассматриваю же ваши рисунки!

Трубецкой покраснел и сначала не знал, что ответить, но потом заявил, что рассматривать рисунки легче, тогда как читать...

- Но в таком случае, если вы не любите моих писаний, - возразил Толстой, - скажите, если можно, что же вам нравится во мне?

- Я вас очень люблю, Лев Николаевич, - отвечал Трубецкой, - потому что вы добры, потому что вы любите животных, и потому что у вас прекрасная голова для скульптуры...

- Но вы могли бы также сказать, что я люблю людей. Ведь прежде животных надо любить людей. Вы знаете, дорогой Трубецкой, что мы должны любить друг друга, как братья.

Однако Трубецкой считал, что надо только, чтобы люди перестали убивать животных с целью поедания их тел. Когда такое время придет, все станут добрыми и счастливыми.

- Но зло никогда не исчезнет на земле, - говорил Толстой. - Надо с ним бороться! Вы видите, что даже ваши милые животные поедают друг друга.

- Надо их иначе воспитывать, - возразил Трубецкой. - У меня в Париже баран и волк - вегетарианцы и едят зелень с одной тарелки. Надо брать их младенцами и не давать им мяса.

Переспорить Трубецкого было трудно. Толстой говорил о нем:

- Он прямо помешан на животных! Но сердце у него чистое!..

Чтобы покончить рассказ об этом самобытном человеке и талантливом художнике, скажу, что в 1921 или 1922 году в Музей Л. Н. Толстого в Москве поступил - помнится, через П. И. Бирюкова - дар от Паоло Трубецкого: две небольшие гипсовые тонированные статуэтки, выражающие идею вегетарианства. Одна из статуэток изображала гиену, пожирающую мертвую серну, - это, так сказать, мясоедение по необходимости. Другая статуэтка представляла неимоверно тучного мужчину, с жадностью уничтожающего лежащего на блюде жареного поросенка, - мясоедение из обжорства. Статуэтки ставились рядом и таким образом дополняли друг друга. Надо сказать, что сделаны обе статуэтки были эскизно и довольно грубо, небрежно, тут искусство определенно уступало место любимой идее художника. Может быть, статуэтки даже выявляли общий упадок мастерства стареющего художника (он умер в 1938 г.).

Но не нужно забывать и его блестящих творений: конной статуи Александра III, великолепного бюста Толстого 1899 г. - едва ли не лучшего из всех скульптурных изображений великого писателя, статуэток Толстого верхом на двух разных лошадках, ряда других небольших скульптур: "Матери и дочери" (1900), "Девочки с собакой" (1901), "Лошади с жеребенком" (1900), а также замечательной, большой и живой поколенной статуи Толстого, которую я в 20-х гг. видел в Лейпцигской художественной галерее и которая, кажется, неизвестна нашим соотечественникам. Так или иначе, в историю русского искусства имя Трубецкого вписано прочно.