А. А. Шкарван (1809-1926)

(Впервые напечатано в кн.: Булгаков Вал. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие.)

Судьба свела близко с Л. Н. Толстым еще одного словака и, по случайности, тоже, как Д. П. Маковицкий, медика - Альберта Альбертовича Шкарвана. Имя его я слышал еще при жизни Льва Николаевича от Маковицкого, а также в доме Чертковых, где не раз с симпатией вспоминала о нем А. К. Черткова. Попадалась также мне в руки, не то в Ясной Поляне, не то у Чертковых, книжка д-ра Шкарвана "Мой отказ от военной службы" (Крейстчерч, изд. "Свободного слова", 1898). Толстому была известна эта книжка. "Чудесные записки Шкарвана" - отмечает он в своем дневнике 28 мая 1896 г.^*. Когда о Шкарване вспомнили в Ясной Поляне 11 июня 1910 г., в связи с приездом его чешского друга доктора Карела Велеминского^**, Лев Николаевич, расспрашивая гостя о жизни Шкарвана, заметил: "Он - милый, интересный человек".

^* (Толстой Л. Н., т. 53, с. 96. Толстой находился в длительной переписке с Шкарваном. Сохранились 24 письма Толстого к нему.)

^** (Велеминский Карел (1880-?) - чешский педагог, писатель, переводчик сочинений Толстого на чешский язык, автор книги "Толстой как педагог" (Прага, 1923). Приезжал в Ясную Поляну в 1907 и в 1910 гг. Свое первое посещение Толстого описал в книжке "У Толстого" (Прага, 1908).)

Шкарван жил за границей, где-то "в глуши Словакии", как мне говорили, и, признаться, мне и в голову не приходила мысль, что когда-нибудь мы можем с ним встретиться. И, однако же, мне довелось все же узнать Альберта Альбертовича и притом довольно близко.

В 1923 г. снова встретился я в Праге с Велеминским, а разговорившись с ним и вспомнив о Шкарване, решил приветствовать, сначала хотя бы по почте, и последнего. Тотчас из маленького словацкого городка Липтовского Градэка прилетела ответная благодарственная видовая открытка с фотографией горной и лесистой местности: Шкарван на хорошем русском языке извинялся, что сам еще не удосужился мне написать и приглашал меня, если будет время и возможность, побывать у него. "В Прагу я едва ли попаду, - добавлял он, - я там не бывал уже много лет".

Летом 1924 г. я посетил родину и близких умершего Д. П. Маковицкого в г. Ружомберке в Словакии. Там, в квартире брата Д. П. Маковицкого, Петра, я впервые встретил Шкарвана: зная, что я гощу у Маковицких, он приехал из соседнего Градэка, чтобы познакомиться со мной. (Я не мог тем летом сам быть у него). В лице Шкарвана я ожидал встретить почтенного старичка и был очень удивлен, когда навстречу мне из глубокого кресла в гостиной Маковицких поднялся элегантно одетый, стройный, моложавый человек среднего роста, с гладко выбритой головой, без усов, без бороды, без признаков морщин на здоровом, розовом, симпатичном лице, с широкой улыбкой и с веселыми, молодыми глазами. Шкарвану можно было дать, самое большее, лет 40, тогда как в действительности, ему было тогда уже 55.

На этот раз мы побыли вместе недолго, так как Шкарван не мог задержаться в Ружомберке на более продолжительное время, но мне, а может быть, и ему показалось, что сойдемся мы легко и свободно.

Кажется, через год собрался я, наконец, и в Градэк. Тут познакомился я с просторной, но очень просто обставленной квартирой Шкарвана, как окружного врача, в одноэтажном казенном доме-бараке, с его молодой женой Маргитой Альбертовной, с городком, где протекала жизнь и деятельность бывшего последователя Толстого. У Шкарвана, казалось, было "все в прошлом", как у старушки на знаменитой картине Максимова: так давно он отошел от Толстого и его единомышленников.

Но, конечно, так ни о ком нельзя говорить, потому что нравственные принципы учения Толстого являются внутренней категорией, а не внешней, и от внешних перемен в жизни человека не зависят. Однако слишком уж силен был контраст между первой и второй половиной жизни Шкарвана. Теперь - мирный житель захолустного городишки, уездный врач, живущий как будто исключительно узкими местными интересами своей приемной и семьи, состоящей из жены, маленькой воспитанницы Анюты Маковицкой да двух, проживающих далеко в большом городе, взрослых уже сыновей; в прошлом же - бунтарь, всполошивший австрийские военно-медицинские круги отказом, по нравственным убеждениям, от исполнения обязанностей врача в австро-венгерской армии, руссофил, находившийся в близком личном соприкосновении с самим Толстым.

Альберт Альбертович, кажется, еще студентом Инсбрукского университета познакомился со взглядами Л. Н. Толстого. Впервые Толстому сообщил о нем Маковицкий, а затем Шкарван, уже врач, вступил в переписку со Львом Николаевичем. Будучи назначен военным врачом, Шкарван, ссылаясь на свои антивоенные воззрения, отказался в 1895 г. принять это назначение, был арестован и препровожден в психиатрическую лечебницу для испытания умственных способностей, а затем предан военному суду. Суд приговорил его к году тюрьмы и к лишению докторского диплома. Шкарван целиком отсидел назначенный срок, после чего уехал за границу, был объявлен беглецом и получил возможность вернуться на родину только в 1910 г., по амнистии в связи с 65-летием царствования императора Франца-Иосифа.

Лев Николаевич живо интересовался личностью Шкарвана, нравственно поддерживал его в своих письмах, расспрашивал обо всех подробностях заключения.

Поселившись, вскоре после освобождения из тюрьмы, у Чертковых в Англии, Шкарван помогает им в издательских делах. Еще до того посещает он Толстого в Ясной Поляне, где гостит несколько дней.

От Чертковых Альберт Альбертович переехал в Швейцарию.

В Швейцарии Шкарван поселился в Локарно, гда занялся переводом на словацкий язык романа Л. Н. Толстого "Воскресение" и повести "Крейцерова соната" (книги эти потом вышли в свет). Кроме того, он перевел на немецкий язык "Круг чтения" Толстого. Вскоре Шкарван женился на красивой, рослой молодой словачке - той самой, с которой я и познакомился в Липтовском Градэке. Маргита Альбертовна ценила и любила своего мужа, и супруги Шкарваны жили дружно и согласно. Детей маленьких у них не было, и взятая ими на воспитание Анюта Маковицкая одна украшала и оживляла своим присутствием их жилище. Супруги Шкарваны очень любили ее и позже, когда Анюта подросла, лишь с трудом и поело долгого сопротивления вернули ее родной матери Матрене Маковицкой: та уже окончательно встала на ноги после смерти мужа и могла воспитывать дочь сама. Еще позже, однако, Анюту выпросил у нее старший брат Душана, братиславский банкир Владимир, в семье которого девочка окончательно и выросла, превратившись в девушку, которая собственным трудом зарабатывает свой кусок хлеба. В первый мой приезд в Липтовский Градэк мы много гуляли с А. А. Шкарваном по живописным окрестностям городка. С некоторых холмов виднелись вдали еще более высокие горы, а за ними лежали Высокие Татры.

- Мы и там обязательно побываем, - говорил мне Шкарван, - если не сейчас, то в следующий твой приезд ко мне. Если ты любишь природу, то ты будешь счастлив, очутившись в Высоких Татрах: ведь это наша славянская Швейцария! И притом так близко от нас: всего на расстоянии двух-трех железнодорожных станций... Я сам так счастлив, что эти горы находятся вблизи от меня. Как только я почувствую себя плохо, надоест служба, или по дому какие-нибудь неприятности, - так бросаю все и уезжаю на целый день туда, в горы!.. И там исцеляюсь от всех забот, отдыхаю душой!..

Поездку в Татры мы, действительно, скоро со Шкарваном совершили. Это была чудесная, незабываемая экскурсия.

Сначала проехали мы по железной дороге до расположенной километрах в 25-ти от Литовского Градэка станции Штрбскэ Плэсо (т. е. Штирбское озеро), откуда в вагончике подвесной железной дороги поднялись к лежащему в горах небольшому круглому Штирбскому озеру, окруженному красивыми, островерхими горными вершинами и великолепными отелями для туристов, а затем из этого отправного пункта предприняли еще две небольшие пешеходные экскурсии в разных направлениях. Сначала - к далекому, лежащему в пустынной и уединенной местности грандиозному горному водопаду Скок. Тут, менаду прочим, у самого подножия водопада образовалось маленькое, но достаточно глубокое горное озерко с кристально-прозрачной и студеной, как лед, водой.

- Выкупаемся! - предложил Альберт.

- Да разве это возможно?

- А еще как возможно! - ответил он, и не успел я глазом моргнуть, как мой 56-летний друг уже скинул с себя одежду и погрузился в воду.

Делать нечего, надо было и мне, более молодому, показать себя, не уступить. Едва, однако, я вошел в озерко и окунулся, как тотчас же, точно ошпаренный, выскочил из него вон: холодище жег, как огонь. Между тем, Шкарван все плавал, широко разводя руками воду...

Когда мы оделись, он очень смеялся над тем, что я "обжегся" студеной, вытекающей из горных ледников водой, и разъяснял, как следует купаться в такой воде, чтобы не простудиться.

Второй нашей экскурсией была пешая же прогулка километров на 8-10 чудным горным ущельем, с потоком, к другому, лежащему еще более высоко в горах, чем Штирбское, - Попрадскому озеру.

Во время прогулок мы с Альбертом Альбертовичем, оставаясь подолгу наедине, могли вдоволь и обо всем наговориться. Шкарван и рассказывал и расспрашивал. Толстой, Чертковы, Маковицкий, другие русские друзья - общие наши знакомые, впечатления мои за границей и личная наша жизнь - все было предметом наших разговоров.

О Л. Н. Толстом Шкарван вспоминал с великой, горячей любовью, он восхищался им так, как восхищаются каким-нибудь исключительной красоты ландшафтом, необыкновенным явлением природы или дивным художественным творением. Иначе говоря, находил в себе достаточно живого человеческого чувства и интеллектуальной глубины, чтобы оценить красоту и величие Толстого, будучи не полностью согласным с его учением. И это мне в живом, непосредственном Альберте тоже очень нравилось.

- Я видел однажды в окрестностях Ясной Поляны, когда мы гуляли с Толстым, - рассказывал Шкарван, - как на него набросилась стая огромных собак-овчарок. Мы подошли тогда к одной уединенной хижине в поле, чтобы расспросить об обратной дороге в Ясную Поляну, которую потеряли... И что же ты думаешь, Толстой испугался, отступил назад или замахнулся палкой? Нет, он прямо пошел навстречу псам, прямой, гордый, не убавляя и не сокращая шага, - и... псы затихли, перестали лаять и замахали хвостами. Они почувствовали его мощь и власть - и смирились... Он как царь прошел между ними! Это было замечательно!..

- А в другой раз, - продолжал Шкарван, - мы наткнулись, идя по лесу, на железнодорожное полотно, к которому надо было спуститься по откосу. Лев Николаевич решил перейти через полотно, и мы стали спускаться. Между тем, показался поезд... Мы заторопились, чтобы перейти через рельсы еще до прохода поезда, но поспели к полотну как раз в тот момент, когда подошел и поезд, мчавшийся на всех парах... И как ты думаешь, что сделал Толстой? Он вдруг напрягся и, как лев, могучим прыжком перескочил через железнодорожное полотно перед самым носом летевшего наперерез паровоза! Я просто остолбенел в тот момент от ужаса: я думал, что все кончено и что Лев Николаевич погиб. Но нет, смотрю: поезд прошел, а он стоит на той стороне и улыбается... У меня кровь отхлынула от сердца... Но ты не можешь себе представить, что я пережил в ту секунду, когда он прыгнул! И ведь ему было уже в то время лет шестьдесят! Какая мощь телесная и какая сила духа!..

В этом роде Шкарван мог рассказывать и восхищаться очень долго. Не могло быть большего удовольствия и для его собеседника, как слушать подобные рассказы. Счастливы были и рассказывавший и слушавший: оба вспоминали гения. И знать гения - счастье, и вспоминать его двоим, его знавшим, тоже счастье, своеобразный и редкий род счастья...

Другое испытывали мы, вспоминая В. Г. Черткова: точно два врача, беспристрастно, более того - любовно анализировавшие все фазы тяжелой и странной болезни неплохого, по существу, человека.

Как личность, Альберт Шкарван был, конечно, гораздо значительнее, глубже и оригинальнее личности Душана Маковицкого, хотя и остался неизвестен более широкому кругу людей. Но и за известностью он никогда не гнался, меньше даже, чем скромнейший и бескорыстнейший Душан.

Почти при каждом свидании с Шкарваном (я потом имел их еще одно или два), я убеждал его заняться писанием своих воспоминаний о Толстом. Это было не так-то легко. В градэцкой "тихой пристани" Шкарван разучился писать. Для других он жил только как медик. Иных связей с внешним миром не искал. Но все-таки я пробил брешь в его упорном нежелании вернуться, каким бы то ни было образом, к писательству, и он дал мне обещание записывать воспоминания о Льве Николаевиче, хотя бы отрывочно, бессистемно. Из его писем я узнал потом: пишет^*. Порадовался...

^* (Дневники и воспоминания А. А. Шкарвана "Глазами словацкого друга" опубликованы в "Литературном наследстве", т. 75, кн. 2, М., 1965, Публикация П. Г. Богатырева.)

В начале зимы 1925 г. я получил в Праге телеграмму от А. Шкарвана:

"Если хочешь проститься со мной, приезжай немедленно. Умираю. Альберт Альбертович".

Я тотчас, скорым поездом, выехал в Словакию. Ехать до Градэка надо было 12-14 часов.

Шкарван, действительно, не раз говорил мне, что болен тяжелой внутренней болезнью: какой-то тяжелой формой болезни сердца и дыхательных органов - болезни, при которой он мог ходить, действовать, но от которой мог также умереть каждую минуту.

Я застал Альберта Альбертовича в постели и... перед отъездом в санаторий. Он выглядел неплохо, был очень оживлен, благодарил за приезд, но подтвердил, что положение его очень опасно и что он отлично знает это, как врач.

Забывая о своей болезни, отвлекся на другое и с увлечением стал рассказывать о своих друзьях.

Вместе с Маргитой Альбертовной мы отвезли больного в горный санаторий в местечке Смоковец в Высоких Татрах, неподалеку от тех мест, где мы когда-то путешествовали с Альбертом Альбертовичем. Главный врач санатория пожурил Шкарвана за то, что тот не решился ранее бросить свои дела и приехать "на отдых", но пообещал подкрепить его здоровье. Я попрощался с другом, с своей стороны выразив надежду, что скоро увижу его снова, и вернулся в Прагу. 30 марта 1926 г. я получил от М. А. Шкарван телеграфное извещение о кончине мужа.

К сожалению, я не мог присутствовать на похоронах Альберта Альбертовича в Липтовском Градэке и лишь позднее, с наступлением лета, посетил его могилу на загородном, деревенского вида, запущенном градэцком кладбище. Кладбище это лежит на высоком холме и все заросло прекрасным хвойным лесом. Это место для "последнего успокоения" Шкарван выбрал сам.

Сопровождавшая меня на могилу мужа Маргита Альбертовна рассказала, что, по желанию почившего, тело его похоронено было без церковного обряда. Несли гроб до могилы на руках четыре ученика Шкарвана из местной специальной школы. Много провожавших шло за гробом популярного врача и благородного человека, который в молодости был близок со Львом Толстым.